За сорок минут на такси они проехали почти сотню километров. Парень держал не меньше ста сорока, где позволяла дорога.
Санников смотрел на поля с картошкой, подсолнечником, кукурузой.
— Сколько всякого добра вырастает… И куда все девается? Чернозем… Говорят, один кубометр воронежской земельки хранится в международном эталонном центре мер и весов, в Париже.
— Я в свое родное село съездил, под Киевом. Перебои с топливом… — отозвался Никулин. — «Ил» семьдесят шестой за час сжигает восемь тонн. Моему колхозу как раз на месяц хватает…
Машина въезжала в районный центр, дорога уходила вниз, к плотине, разделявшей пруд на две части. Выше, на пригорке — большая церковь, на солнце блестят обновленной позолотой купола.
— Это по-русски, — сказал Никулин, показывая на скопление народа. — Церковь, а напротив — базар. Надо спросить, где тут улица Дружбы.
Таксист остановился, переговорил с прохожим, и машина двинулась через частный сектор. Дома за палисадниками утопали в зелени.
— Вот эта улица! — указал Санников на одну из табличек. — А вот и четыре березы, о которых рассказывал Леня.
Такси остановилось у ворот, и калитка тотчас открылась. Видно, нечасто на этих улочках разъезжают городские такси.
Пожилая женщина в платочке заплакала, как только посмотрела на авиационную форму, вытерла глаза передником, и летчики увидели ее лицо: Ленька, видать, был мамин сын…
— Прасковья Ивановна, — говорил Санников, обнимая женщину, — чтобы отпустить машину, поедем сразу на кладбище. А потом потолкуем. Вы не против?
Кладбище оказалось совсем недалеко. Минуя церковь, они въехали в старинный парк с огромными соснами.
«Этот парк — бывшая собственность в имении князей Борятинских, — рассказывала Прасковья Ивановна, — сам Борятинский посадил его когда-то в честь своей дочери, Анны, утопившейся от несчастной любви… Эти сосны видны сверху — как ее имя. Леня мне говорил об этом. А он знает, ему удалось один раз низко пролететь над нашим домом».
В конце парка среди высоких берез приютилась танцевальная площадка с крытым пятачком для оркестра и электрическими лампочками, висящими прямо на ветках. Такси проехало по грунтовой дороге через перелесок и оказалось на краю обрыва, открывавшего панораму на добрую сотню километров. Даже самого равнодушного человека эти просторы заставили бы на миг замереть, смотреть вдаль, глубоко вдыхая воздух, сузить глаза и вновь, и вновь с наслаждением вглядываться в эту неповторимую земную картину…
Были видны изгибы речек, блестевшие на солнце, контуры деревенек с садами, зеленые поймы лугов, раскинувшиеся далеко, сколько мог видеть глаз.
В этом месте мог быть красивый парк, и люди, отдыхая, имели бы возможность наслаждаться этим видом, но кладбище существовало тут с давних пор — видимо, живые шли сюда с надеждой, что души умерших будут радовать эти просторы.
— А вот и мои мужчины… — продолжала она через некоторое время, останавливаясь возле двух надгробий. Рядом с могилкой мужа в сером граните выбит профиль самолета, фотография молоденького капитана авиации и надпись: «Летчики не умирают, они не возвращаются».
— Он же майор, Пал Палыч, — тихонько шепнул Никулин Санникову.
— В личном деле майорской фотографии нет. Звание пришло после того, как они упали. Но это можно поправить.
Санников замолчал, осмотрелся кругом. Кладбище старое, заросшее. Череда плакучих ив развесила свои косы над соседними могильными плитами.
— Спи, Леня, спокойно, — сказал Санников и осторожно положил свою фуражку на надгробие.
Прасковья Ивановна глянула на клен, возвышающийся по соседству, и тихо сказала: «Опять она здесь…»
— Кто она? — спросил полковник, но женщина молчала, стирая платочком пыль с портрета.
Они вернулись на зеленую улицу Дружбы, таксист уехал. За стол сели на веранде. В открытые ставенки виднелись две рябины.
— Перед самым моим отъездом, — рассказывал Санников, — у нас упал еще один экипаж, Дружкова. Погиб наш золотой Володька с рыжим чубом, погибли с ним Сергач, молодой летчик, инспектор Меркулов и еще четверо… Они свалились на взлете, в Джелалабаде, в тот самый день, когда прибыл экипаж, который должен был их поменять…
— Он все говорил, что его завалят, словно чувствовал, — вмешался Никулин.
— Прасковья Ивановна, — продолжал Санников, поднимая рюмку. — Ваш сын был лучшим летчиком в нашем полку. Вам от этого не легче, но я хочу, чтобы вы это знали. У него была девушка, он собирался жениться на ней. Ее, как и дочь Борятинского, звали Анной…
— Где она сейчас? — спросил молчавший все время Шамиль.
— Она умерла в госпитале, в Ташкенте, от заражения крови… Похоронена в Минске.
Все замолчали. Стало тихо, и за окном, на ветке рябины, неожиданно громко крикнула какая-то птица.
— Это она. Вы будете смеяться над старухой… — сказала мать погибшего, оглядывая летчиков виноватыми глазами. — Эта птица уже год, как поселилась у меня. Часто сидит на одной из берез, а иногда садится вот на эту рябину. Я подхожу совсем близко — она не улетает, рассматривает меня. Никогда не видела такой… и породы — не знаю. Надо спросить знающих людей… Я кладу ей еду на поленницу с дровами… У меня плохое зрение, но на кладбище, на клене сидела она: я узнаю ее по крику…
Прасковья Ивановна встала и подошла к открытому окну. Ее глаза засветились необычным светом, и этот свет был обращен туда, к дереву с красными кистями, откуда доносился тревожный крик птицы…
Олег Буркин
ХУЖЕ ВОИНЫ
Памяти моего боевого товарища по Афгану — подполковника Сергея Белогурова, погибшего во время выполнения миротворческой операции в Боснии в 2000 году.
«Есть вещи и хуже войны. Трусость хуже. Предательство хуже».
Эрнест Хемингуэй
1
Горы были продолжением этого города, приземистые глиняные домишки которого, не найдя места внизу, на равнине, забирались по крутым склонам и лепились там, налезая друг на друга, словно толпящиеся в тесноте люди. Горы год за годом уступали свои каменистые бока пуштунам и таджикам, чарай-макам и хазарейцам, которые строили новые дома так, что их крохотные дворики оказывались на плоских крышах старых. Но до вершин, где даже в конце весны дотаивали в расщелинах языки слежавшегося снега, городу предстояло карабкаться и карабкаться.
Вершины взирали на людей и возведенные ими строения с гордым превосходством: горам было известно, чей век длиннее.
До войны сюда часто заезжали туристы. Им было на что посмотреть: и на высокие каменные столбы, врытые в землю еще Искандером Двурогим, который расставлял их по необъятным границам своих владений; и на высеченную в скале статую Будды, изрядно попорченную временем: память о нашествии Великих Моголов, которых тоже изгнали с этой земли. Был памятник и поновее — полуразрушенная крепость с тремя зубчатыми башнями, возведенная британским экспедиционным корпусом и брошенная англичанами после множества тщетных попыток стать хозяевами этой страны.
