Книга Время нарушать запреты, страница 194. Автор книги Генри Лайон Олди, Андрей Валентинов, Марина и Сергей Дяченко

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Время нарушать запреты»

Cтраница 194

– Ты это… ты, значит…

Хотел сотник сказать: «Ты, христопродавец, кончай москаля лепить! начал говорить – договаривай!»

Хотел, да не вышло.

Заледенел язык.

А старый, очень старый человек все смотрит, и все на него, на Логина Загаржецкого; и все понимает – и сказанное, и проглоченное.

Нет обиды во взгляде его.

Живой взгляд, блестящий, молодой.

Хитрый.

– А смерти человека-темницы и боится он, Малах Рубежный. После смерти ему ведь в гниющей плоти еще двенадцать месяцев по закону обретаться, до выхода на свободу. Не выйдет ли Ангел – безумцем? свет – тьмой?

Прикусил сотник Логин язычок.

До крови.

Только и показалось: не стало никого по лавкам. С ним одним старик разговаривает, с глазу на глаз.

Из сердца – в сердце.

– Однако смерть телесная не самый страх – самый, он пострашнее будет. Горит свет чужой в сосуде плотском, корчится запертый Малах в человеке – а человек-то его уже потихонечку переваривает душой своей, травит кислотой людских помыслов… Ведь души людские, согласно книге «Зогар», чином выше ангельских уровней созданы. Оттого и не захотели ангелы первому Адаму кланяться; оттого и служат, не любя. Год пройдет, два, третий настанет – забудет Малах-узник себя самого. И не вспомнит.

Старик помолчал.

Губами пожевал.


(…Рав Элиша! Еще!

Я сам ведь не смогу… не объясню!

Еще!..)


– Был человек, был в нем ангел по договору. А останется навеки: человек-клятвопреступник с лишним, краденым светом внутри. Жить будет – долго. Ворожить – сильно. Из тела в вещь, из вещи в тело, если потребуется, шастать станет, верхом на пламени Малаха-беспамятного. Отец под старость омолодится, сына в расход, да сам сыном и назовется! поживет еще чуток – пока внук не вырастет. А глупцы талдычат в один голос: бесы… одержимые…

Тут Логин старика вроде как слышать перестал.

И видеть перестал. О своем задумался. Не то сон во сне случился, не то еще какая мара навеялась. Грезится Логину, как он по новой в самое пекло собирается, за Яринкой-ясочкой. Да только подходит к нему уже не Рудый Панько, не Юдка Душегубец со своей пропозицией – ангел небесный является. Серафим о шести крыльях. Ну пусть не небесный, пусть Рубежный – о том ли речь? Является, значит, и глаголет нежным гласом: «Пусти меня, друг-Логин, до себя в утробу! Я через тело твое черкасское дельце малое обстряпаю! – да и тебя, родной, не забуду! отслужу!»

В затылке Логин даже почесал. Эй, сотник, согласился бы? – Ясное дело, аж плясать бы пошел. Не ведьмач, не жид – ангел! Ну, ударили по рукам. Угоду подписали. Кровью? – А пускай и кровью, не жалко, много ее в жилах!

Что дальше?

А дальше выходит: на Рубеже этих, Малахов-сторожей, уже не в шабли! – сами они встречают-пропускают, да хлебом-солью, да с поклоном! Скатертью дорожка, люди добрые! Чортяка от сотника Логина-ангела шарахается, ведьму Сало смертный озноб дерет… А при штурме, при штурме-то! Гуляй, черкас! Руби сплеча, секи наотмашь полки вражьи! Ангельское полымя в душе жаром пышет, силушки на десятерых, шабля сотника не берет, стрела мимо свистит!

Тошно вдруг отчего-то стало. Вроде как супротив детишек малых по пьяни вышел. Ты им чего душе возжелается! Хоть стусана, хоть пряник, хоть в мешок и в болото! А они тебе – разве что уши от крика ихнего позакладывает.

Ну да ладно.

Дальше, дальше-то как сложится? Вот нашел отец дочку, ангел отцу и глаголет по второму разу: «Давай, выпускай! Я свое дельце под шумок обладил, ты – свое, пора и честь знать! Ну давай, чего телишься! Мне ведь твоя добрая воля семью засовами легла…»

А вдруг завтра опять сеча лютая приключится?! А через Рубеж дорожку обратную торить?! Нет уж, серафимушка, Малах малахольный! – погодь маленько… вот вернемся!.. Тут уж сотник Логин просто наяву увидал: вернулись, все Валки неделю гуляют, ан с турками замиренье кончилось. Или татарва налетела. Или новый Дикий Пан объявился. Или хворь прилипла…

Совсем страшное примстилось. Стол в хате, а на столе башка Логина Загаржецкого лежмя лежит. Старючая, лысая, желваки на восковых скулах катает. А перед столом – парубок молодой. Яринкин сынок, значит… ишь, как вырос! Стоит парубок, в руках дедову «ордынку» вертит.

– Пойдешь ко мне на шаблю? – пытает.

Аж ледяным ознобом до костей пробрало. Вскинулся сотник, раскидал мару по углам, глядит: старый жид в креслице ему улыбается.

Тепло так, с пониманием: что, пан сотник, глянул в душу свою человеческую? Каково?!

Тишина кругом.

И меркнет веранда, стол, лавки, сад за перильцами.

Пусто.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

Меня сотрясала дрожь. Не сладостные вибрации сфир, не струнный ропот листвы Древа – нет! Противная, омерзительная дрожь смертной плоти, силы которой иссякали. Даже та малость, что мне удалось показать этим людям, рассказать каждому на его языке, и в то же время – на Языке Исключения…

Даже это выжало меня без остатка.

Если бы не Заклятый, вовремя подставивший плечо…

«Неужели так теперь будет всегда?! – наемной плакальщицей голосила моя новая, уязвимая, хилая плоть, забыв, что совсем недавно была золотой осой в медальоне. – Не хочу! Лучше просто – не быть, чем быть – так

– Глупый, глупый каф-Малах… – эхом отдался в голове затихающий приговор.

Ты, как обычно, прав, мудрый рав Элиша. Я действительно глуп. К чему звать небытие, которое люди называют «смертью»? – если это самое «всегда», призрак вечной муки, уже на исходе. Раньше я смеялся, закручивая спиралью дни, годы и века! Раньше мне бы и в голову не пришло: как это времени может «почти не остаться»?!

Может.

На собственной шкуре понял – может.

Времени, воздуха, любви… свободы.

Я изменился. Я продолжаю меняться, стремительно и неотвратимо. У людей есть поговорка: «С кем поведешься…»

Мудрая поговорка.

Это про меня.


Но Хлеб Стыда отныне и до конца – это для кого-нибудь другого.

* * *

Застывшие фигуры оживают. Оттаивают. Начинают бесцельно двигаться. Я их понимаю. Они потеряны. Потеряны в самих себе. Они пытаются осознать увиденное, перевести в привычные им Имена и образы, облечь в шелуху из затертых от долгого употребления слов, чтобы наружу выглядывал лишь самый краешек ослепительной истины. Так, ерунда, блестящая игрушка, нестрашная и почти понятная. Я старался, я очень старался, чтобы их разум не отторг увиденное, – но увенчались ли мои старания успехом?

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация