Фокин старался не думать о Наташе. Но если стараешься о чем-то не думать, это никогда не получится. Он почти воочию видел ее: подавленную транквилизаторами, апатичную, с потухшим взглядом. Странное дело: чем дальше он мстит за ее боль и унижение, тем больше отдаляется от нее. С каждым трупом. С каждым погружением в чужую плоть. Вдруг он поймал себя на мысли, что после происшедшего и Наташкина плоть стала чужой.
Ему больше не хотелось ложиться с ней в постель, снимать белье, гладить тело, лаская самые потаенные закоулки... Потому что там побывали грязные и мерзкие твари, оставившие свою слюну, сперму, микрочастицы кожи и волосы на территории, где мог оставлять все это только он сам. Осквернение святыни! Эта мысль доминирует, она превратилась в идефикс, недаром след от скотча вокруг губ воспринимался им как засос от поцелуев этих скотов... Эффект отчуждения – вот как это называется. Избавиться от него очень не просто, даже с помощью психиатров. Те говорят, что надо уничтожить причину – ту закорючечку в мозгу, которая все это и вызывает. Но забраться в мозг невозможно, и он уничтожает первопричину – выкорчевывает из реального мира виновников происшедшего зла. Это куда более радикально, но и это не приносит результатов, во всяком случае, пока. А может, и не принесет вовсе!
Лиза начала смеяться – вначале тихо, потом все громче и заливистей. Руками она упиралась ему в грудь, нащупав растопыренными ладошками твердый прямоугольник удостоверения в кармане и ремни пистолетной сбруи. Вначале он подумал, что она смеется над ним, над его полной рас конспирацией, и испытал сильнейшее раздражение.
– Ты что? Ну? Что смешного?!
– Мне... хорошо... – выдохнула она.
Фокин уже рассмотрел искаженное оргазмом лицо и понял, что ошибся, но раздражение нейтрализовало возбуждение, он почувствовал запах ее ног, и пыл его безвозвратно пропал. Лиза добросовестно пыталась поправить дело: раскидывалась на столе в позе, подходящей для гинекологического осмотра, тут же соскакивала и опускалась на колени, умело работая то рукой, то языком, когда ее усилия давали некоторый результат, разворачивалась и перегибалась через стойку, растягиваясь в полушпагате, становилась на четвереньки на пол...
– Ну что? Как ты хочешь? Так? Или так? – с придыханием повторяла она.
Лиза старательно предлагала имеющийся товар. Фокин ошалел от калейдоскопа распахнутой красно-шерстяной промежности, приглашающе распущенных ягодиц, белых, слегка волосатых ног с бледными пятками, жадных чувственных губ... Но почему-то все это утратило для него сексуальный смысл и напоминало то ли медицинское освидетельствование, то ли анатомический театр. Бессмысленная и бесплодная возня продолжалась до утра и закончилась ничем.
В шесть часов, усталый, невыспавшийся и злой, Фокин подходил к Большому дому. Темно, улицы пусты, лишь фонари отражаются в мелких весенних лужах. Слипались глаза, болела голова, на щеках чернела и отвратительно скрипела под пальцами щетина, во рту – будто кошки нагадили, влажно и липко в трусах, ныли яйца, как после школьной вечеринки с поцелуями и обжиманиями. Бр-р-р... Он был противен сам себе! Больше всего хотелось добраться до кабинета, побриться, почистить зубы, сменить белье на чистое из «тревожного чемоданчика», выпить кофе с таблеткой американского аспирина, посидеть с закрытыми глазами, а может, и вздремнуть до начала работы...
– Сергей Юрьевич! Можно вас на минутку? – раздался сбоку незнакомый голос.
Фокин настороженно повернулся. Под ярким фонарем у блестящего лаком черного «Мерседеса» с проблесковыми маячками и правительственным номером стоял молодой человек в строгом прямом пальто и без головного убора. В вырез пальто проглядывала белая сорочка с серым галстуком. Волосы зачесаны на аккуратный пробор и слегка блестят – то ли от воды, то ли от укладочного лака. Майор увидел себя глазами этого франта и почувствовал себя бомжем.
Молодой человек медленно приблизился, как будто боялся спугнуть помятого небритого детину с красными глазами.
– Я помощник Павла Андреевича Арцыбашова, – представился он и протянул солидное удостоверение в натуральной бордовой коже. – Меня зовут Валентин Егорович Шаторин.
В удостоверении имелась цветная фотография молодого человека, исполненные типографским шрифтом фамилия, имя, отчество, указана должность: «помощник главы администрации Президента Российской Федерации», заверяли эти сведения личная подпись Президента и его же гербовая печать.
– Павел Андреевич хотел бы с вами встретиться, если вы, конечно, располагаете временем. Он ждет вас прямо сейчас.
– В шесть утра? – переспросил ошарашенный Фокин.
– Павел Андреевич ждет вас со вчерашнего вечера, – мягко пояснил Шаторин. – К сожалению, мы не смогли вас найти...
– Мне надо побриться. И вообще – привести себя в порядок...
– К сожалению, на это нет времени. Речь идет о деле государственной важности, которое не терпит отлагательства. Поэтому ваш внешний вид не имеет никакого значения.
Салон «Мерседеса» был обит белой кожей, пахло освежителем воздуха и дорогим одеколоном. Затемненные стекла не позволяли всматриваться в ночь, казалось – машина летит в пустоте. Фокин развалился сзади на широком, мягко пружинящем сиденье и старался не дышать, хотя и понимал, что все равно испортит благородную запаховую гамму. Водитель и молодой человек сидели вытянув спины, смотрели прямо перед собой и не разговаривали.
Вскоре машина остановилась у обычного жилого дома – двенадцатиэтажной «свечки» из желтоватого кирпича.
– Прошу! – Шаторин широким жестом показал на освещенный подъезд.
– Это не похоже на Кремль! – настороженно пробурчал Фокин. Появилась глупая мысль, что его заманивают в ловушку.
– Совершенно верно, – без улыбки подтвердил помощник. – Это не Кремль. Прошу!
Вестибюль охранялся, но их пропустили без всяких вопросов. Просторный зазеркаленный лифт остановился на пятом этаже. Молодой человек позвонил в одну из двух расположенных на площадке квартир. Дверь сразу открылась.
Шаторин остался в прихожей, а его двойник, только с сухими волосами, провел Фокина через широкий коридор и просторный холл в комнату без окон: мягкий свет из-под подвесного потолка, встроенные шкафы по периметру, небольшой диванчик, два кресла, журнальный столик, справа – чуть приоткрытая дверь в отделанную розовой плиткой ванную, слева еще одна, такая же, и прямо – по обе стороны диванчика – две широкие двустворчатые двери.
Фокин несколько лет стоял в квартирной очереди и знал цену квадратным метрам – он понял, что эта хитроумно устроенная комната по ордеру не входит в жилую площадь, так же, как прихожая, холл, коридор, ванные комнаты и кухня – добрых пятьдесят «квадратов» – больше, чем общая площадь их с Наташкой двухкомнатки в Кузьминках. Той самой двухкомнатки, которой его попрекают до сих пор... Он осмотрелся: узорный паркет, неизвестного образца обои, мебель хотя и дорогая, но явно купленная за казенный счет... Жилым духом здесь не пахло: никаких вещей, ни забытой чашки, ни пепельницы с окурком – ничего.
