Евсеич торжествующе разбрасывал по траве таблетки.
Зачем они ему теперь, когда он добрался до вечной молодости? Годков триста-четыреста ему обеспечено, лишь бы не схлопотать пожизненное. А с остальным он сам разберется. Обязательно разберется. От Большой лиственницы исходил нежный свет. Со всем Евсеич теперь разберется. Большая лиственница рвалась к звездам. Исполинская распахнутая антенна, удерживаемая, как якорем, лишь куском рельса. Колючки проволоки впились в напряженную древесину, сорвали часть платиновых чешуек, выдавили густую живицу – смолистую кровь.
Евсеич сделал шаг.
Кум заворчал и, поглядывая на него, тоже шагнул.
Колыхнулись лиловые плавники галифе. Каждая веточка светилась.
Я посмотрел на Святого. Он показался мне вдруг потухшим. Опять его взгляд обнесло пеплом, как на обеде в салоне теплохода. Будто он увидел только то, что думал увидеть.
42
Я тоже сделал шаг к волшебному дереву.
Увидев это, брат Харитон медленно покачал головой.
Но теперь он не мог меня остановить. Я жаждал. Чужие разочарования меня больше не касались. Не стоит всю жизнь обманываться воздушными замками, чужими обещаниями – ни плохими, ни хорошими. Я вдруг жадно захотел всего. Хвоя, собранная на ветках частыми пучками, показалась мне рыжей шерстью. Под крылом черной тучи, распространяющейся по небу, но еще не закрывшей звезды, ее много нападало на землю. Сделать шаг, положить руки на сплетение ветвей, я даже видел этот смолистый узел, – и все изменится! Совсем не так, как меняется жизнь, когда выскакиваешь на улицу в домашних тапочках. Совсем по-другому! Правда, я пока не знал – как. Ударить камнем по куску рельса. Низкий гул прокатится по тайге. Чудесное мирознаний и энергии изольется из Космоса. Мы вместе! Мы едины! Мы – один мир! Нас много! Никогда не думал, что однажды окажусь рядом с истинным Чудом. Разобраться во всем, нырнуть в неслыханное долголетие, как в бессмертие!
Где-то хохотнула Болотная бабка.
Я сразу вспомнил желтую газетку, в которой писали о том, что лесные люди в тайге при близком изучении могут оказаться дебилами. Сбежали психи. При железном здоровье ума не надо. Имея железное здоровье, можно оставаться бедным и чистым. Даже хорошо пахнуть.
Я видел, как Евсеич жадно прижался к темному стволу. Одновременно Кум, протянув обе руки, вцепился в толстый смолистый сук. Желтый портфель валялся в траве. Евсеич больше не нуждался в лекарствах. В веревке он тоже больше не нуждался. Ни в чем таком. Раз и навсегда. Где был и нынче высох ручеек. Ручеек не высох. Наклонившись, я увидел в колеблющейся воде свое колеблющееся отражение. Брат Харитон ничего не произносил вслух, но каким-то образом я вдруг стал различать его шепот. Не знаю как. Из головы в голову, наверное, напрямик. Мы одни. Все вранье. Еловые вешки над могилами. Черное крыло закрывает звезды. Но вот Евсеич под Большой лиственницей явно ничего такого не слышал. Он уже коснулся дерева. Он торжествовал. Он теперь со всеми рассчитается! Подхватив с земли камень, он с силой ударил им по билу. Хотел, наверное, чтобы энергия Космоса затопила всю тайгу до далекой тундры. Хотел купаться в кипящих потоках, счастливо вопить, крутиться в сияющих воронках. Девочка на краю обрыва. Что она там делает? – никак не мог вспомнить я. Теперь Евсеич точно со всеми рассчитается. Накачает столько энергии, что сразу возвысится, получит много денег, сожжет хижины, выстроит дворцы.
Но только жалкий звук прокатился над поляной.
«Что можешь ты пообещать, бедняга? Дашь золото, которое, как ртуть, меж пальцев растекается; зазнобу, которая, упав тебе на грудь, уж норовит к другому у шмыгнуть; да талью карт, с которой, как ни пробуй, игра вничью и выигрыш не в счет?»
Ржавый немощный звук просочился с поляны в Космос.
Ущербный, немощный, он беспомощно поплыл под черное крыло тучи.
Тревожа пространство, он затопил его нашей гнилью. Неизвестные разумные силы Космоса могли теперь видеть каждое наше движение, слышать каждый стон. Живая антенна включилась. Но работала она не на нас. До меня сразу дошла усталость Святого. Он знал. Он знал даже то, в чем самому себе, наверное, не хотел признаваться. Мы одни. Он дошел до этого без профессора Рыбникова. Только определенные силы и мы. Никого больше. Совсем никого! Мы ничего не получаем из чудовищных глубин, из храма мира, напротив, это наши жалобы уходят в пространство. Сакральная вокатива Кума жестоко подтвердила это. Поты лыты мяты пады. Никаких неизвестных разумных сил, только мы и определенные силы Ничего больше не произойдет. Начинать надо там, где я выскочил на улицу в домашних тапочках, а не под Большой лиственницей. Жалкий звук, тающий в темном небе, теперь вечно будет слышаться мне. В смутном хаосе светящихся шишечек Евсеич и Кум смотрелись как лобастые уродливые звери. Вот пришли на водопой. Хотели напитаться энергией Космоса.
Девочка на краю обрыва.
Ну да. Она плачет, свивая венок.
Что еще? Вейсманисты-морганисты? Они всегда настороже. Сотрудники ЧК? Они уж тем более. Кого хотел вывести в тайном лагпункте известный профессор по кличке Офицер? Бессловесную тварь, готовую к труду и к обороне? Я, наверное, слишком много читал всякой фантастической дряни, никаких других вариантов в голову не приходило. Мир Офицера, мохнатых лесных, лысенького капитана в золотых очках, майора Заур-Дагира, тигра по национальности, жалкий мир зеков и замордованной профессуры тонул во времени, гасли огни на прогнивших столбах, рассеивалась лагерная пыль. Только Кум беспощадно искал дорогу к Большой лиственнице. Шлепал большими ступнями, обновлял покосившиеся бараки, следил за наличием инвентаризационных номеров. Гей-та гоп-та гундаала. Мы все умеем. Это с его помощью лепили надмирную красоту. Это его маленькое сердце клокотало в вечном котле творения. Немного коровьего масла… Лишний паек, цигарка… Частная клиника… Психоэзотерический центр… Бездонные океаны энергии бьются в пустынные берега… Неужели правда совсем ничего, кроме окаменевшего говна и старых анекдотов?
Затренькал телефон.
Звонила Маришка.
