– И что вы скажете по последней шифровке? – спросил начальник ПГУ.
Она поступила сегодня утром. Птицы сообщали о плотном наружном наблюдении, прослушивании телефонов и других признаках близкого и неминуемого ареста.
– Я думаю, Виктор Сергеевич, они не склонны паниковать. Наверняка опасения обоснованны. Они не могли нигде проколоться, скорей всего это предательство. Кто-то из перебежчиков. Сейчас мы анализируем, кто мог располагать косвенной информацией.
– А их просьба? – Недобрые глаза генерал-полковника испытующе рассматривали Сергеева.
Тот ненадолго задумывался, хотя уже «обсосал» ситуацию со всех сторон.
– Их вытащить невозможно, Виктор Сергеевич. А пацана – можно попробовать. Хотя это большой риск.
– А оставлять его с ними – меньший риск? – Бондаревский достал пачку привозного «Мальборо», закурил, развеял дым рукой, прищурился. – Они просто перейдут на ту сторону всей семьей. Даже если не захотят добровольно, МИ-5 сумеет их принудить, манипулируя мальчишкой. А мы не можем рисковать Беном. Это вопрос большой политики. Мнение ЦК будет однозначным: сделать все, чтобы Бен уцелел! Уцелел любой ценой! Мальчишку надо вытаскивать...
Генерал-полковник щелчком сбил зажигалку, она со стуком опрокинулась на полированную поверхность стола.
– Я никогда не читал столь вызывающих шифрограмм...
Начальник управления нелегальной разведки ничего не ответил.
Птицы поставили ультиматум: забрать сына и обеспечить ему нормальные условия жизни. Только в этом случае они гарантируют молчание. Они собирались проверять, в каких условиях будет жить мальчик. Если Центр не выполнит своих обязательств, они тут же забудут про свои. Это действительно было неслыханной дерзостью.
– С другой стороны, их можно понять... – Начальник ПТУ глубоко затянулся и с силой выпустил дым так, что белесое облако окутало Сергеева.
Тот не переносил запаха табака и у себя в управлении запретил курить, но сейчас приходилось терпеть.
– Натянутые нервы, стрессовая ситуация, беспокойство за сына... И все же почти угрожающий тон... Мы бы и так позаботились о мальчике. Но у них ведь нет родственников, значит, вариант один – детский дом. А каковы у нас детдома? Мне кажется, они несколько отличаются от английских...
Бондаревский встал, подошел к окну, отдернул шторы. Солнце осветило мрачный интерьер кабинета: темные дубовые панели, темная мебель, громоздкие стальные сейфы в углах.
– Как они смогут проверить? – не оборачиваясь спросил он. – Из Уормвуд-Скрабс проверять что-либо чрезвычайно трудно. Или они блефуют?
Бондаревский резко обернулся. По лицу шефа Сергеев понял, что тот уже продумывает все детали предстоящей операции, которые ему придется докладывать на самом высоком уровне уже сегодня.
– Вряд ли блефуют, Виктор Сергеевич, – почтительно не согласился он.
– Птицы – очень талантливая оперативная пара. Они что-нибудь придумают.
Вокруг них будут вертеться журналисты, стоит намекнуть на сенсацию, и те приедут в Москву и вынюхают в этом детском доме все-все... И чем кормят, и какое белье, и как обращаются с детьми... Или через адвокатов. Да та же МИ-5, неужели она не окажет услугу, за которой может последовать полное откровение советских шпионов?
– Пожалуй... Тогда придется создавать образцовый детдом где-нибудь на периферии, иностранцев там меньше, каждый на виду. Обеспечивать его оперативное прикрытие. Но это не решает всех проблем...
Генерал-полковник сел обратно в глубокое кожаное кресло, привезенное из Вены. Сергеев внимательно и преданно смотрел на шефа, ожидая продолжения прерванной мысли.
– Пацан может сболтнуть лишнее. Жизнь в Англии, родители, операция по его вывозу... Детские воспоминания очень яркие. Если в провинции забьет фонтан столь экзотической информации, то она может дойти до вражеских ушей. Сколько у нас диссидентов, церковников, прямых агентов иноразведок!
Начальник нелегальной службы напряженно молчал. Из сказанного вытекает только один вывод, но в данной ситуации он явно неприемлем. О чем тогда идет речь?
– В Институте мозга сейчас занимаются блокировкой сознания. Это наша тема, ее курирует техническое управление второго главка. Свяжитесь с ними и обговорите подробности. Мальчишку загипнотизируют, и он забудет все лишнее. Это не больно и совершенно безвредно. Что вы молчите?
Пристальный взгляд недобрых глаз внимательно наблюдал за реакцией подчиненного. Не дай Бог промелькнет брезгливость или неодобрение! Но ничего подобного генерал-лейтенант не проявил.
– Я... я... я вас понял, Виктор Сергеевич. Все уточним, все выполним.
Когда на одной чаше весов интересы большой политики, а на другой – воспоминания какого-то мальчишки, никакие сомнения недопустимы.
– Ну ладно... – Бондаревский помягчел. – Кому думаете поручить вытаскивание пацана?
– Надо подумать, взвесить...
– А чего много думать? Там есть этот демагог Веретнев. Он умеет на собраниях глотку драть. Вот пусть и работает. Чтобы понял, что к чему...
Со своими все храбрые. Пусть с МИ-5 в кошки-мышки поиграет!
– Есть, Виктор Сергеевич! Его и пошлем!
Лондон, 18 мая 1969 года, 16 часов, квартира американцев русского происхождения Томпсонов.
– Ты все понял?
– Да. А почему мама плачет?
– Она не плачет. Ей лук в глаза попал.
– А где лук?
– Повторяем еще раз: ты ложишься на пол за передним сиденьем, я накрываю тебя одеялом...
– Зачем? Сейчас не холодно...
– Это игра, я тебе сто раз объяснял!
– А с кем игра?
– С одним дядей. Он большой и рыжий.
– Как дядя Генри?
– Почти. Только дядя Генри старше. Я накрываю тебя одеялом, и ты лежишь тихо...
– Почему тихо?
– Потому что это игра. Я еду, а потом заезжаю во двор и останавливаюсь. И говорю: «Беги!»
– Кому говоришь, мне?
– Конечно, тебе. Ты открываешь дверцу, быстро выходишь и бежишь вперед. Туда, куда бы ехала моя машина, если бы могла проехать. Но она не сможет проехать, там узко.
– А я смогу пробежать?
– Ты сможешь. Ты выбежишь на улицу, там тебя встретит дядя и посадит к себе в машину.
– А что дальше?
– Дальше вы уедете.
– А где будешь ты?
– Во дворе.
– А мама с нами поедет?
– Нет, мама останется дома.
– Я не хочу... Мне не нравится такая игра...
– Не хнычь! Ты никогда не плакал, ты же мужчина!
– Я еще маленький мужчина...
