– Это Барбара! – сказал сияющий Денька, – моя…
Юлии показалось, что он замялся на миг.
– Моя муза!
– Очень приятно, – сказала Барбара с едва заметным акцентом, выпуская Юлию из объятий. – У вас очень талантливый сын!
– Барбара – американская журналистка, – объяснил сын, – она помогла мне с выставкой.
– Будьте как дома! – Барбара улыбнулась еще шире и сделала приглашающий жест рукой.
Юлия во все глаза рассматривала музу своего сына. Крупные черты лица, нежная красноватая кожа в веснушках – такая вянет в ранней молодости, блекло-голубые глаза альбиноса, бесцветные волосы, очень белые зубы и ни капли грима – заурядная, почти деревенская внешность. Но манера держаться выдавала в Барбаре человека, уверенного в себе, человека, который привык быть хозяином положения.
«Она же старая!» – подумала Юлия почти в смятении. «Ей же лет тридцать, если не больше, а Деньке только двадцать два! Вон у нее морщины под глазами, даже не скрывает, и не красится совсем, квакерша какая-то… А сарафан зачем?»
Народу в зале было немного, человек десять от силы. Фотограф деловито щелкал камерой, работал. Юлия и Люда подошли к первой с краю картины, написанной в технике примитивизма – что-то новое! – яркими сочными красками, без полутонов. Казалось, рисовал ребенок: нарочито выписанные детали, искаженная перспектива, синее небо и висящие в нем галушки облаков, летящие вороны с раскрытыми клювами и растопыренными хвостами. В самом низу картины, посередине, помещалась подпись-четверостишие. Юлия достала из сумочки очки, подошла поближе. Картина изображала раскоряченную серую в яблоках кобылу в венке из ромашек, с пышной львиной гривой, запряженную в перекошенную телегу с громадными колесами, груженную сеном. Под телегой чернел какой-то сложный асимметричный механизм с выпирающими ребрами. Рядом с кобылой, со стороны хвоста, лыбился мужик, разведя руки в стороны. Был он в черной тройке, в картузе и при галстуке. Брюки заправлены в сапоги гармошкой, на траве у ног – большой парусиновый портфель. Морда у мужика круглая, глазки радостно-голубые, нос картошкой. Стишок под картиной гласил:
На горе стоит телега,
Под телегой – борона.
Бригадир живет с кобылой,
Наше дело – сторона!
Ошеломленная Юлия, оглянувшись на Люду, перешла к следующей картине. На ней здоровенная краснощекая деваха, белесостью похожая на Барбару, может, с нее и писанная, уперев руки в боки и широко разинув пасть, выговаривала частушку: «Полюбила парня я, оказался без…!» Такое и выговорить-то неприлично! Рядом с ней стоял голый мужик малинового оттенка с усиками, прикрыв срам двумя красными ручищами. На голове его красовалась фуражка с желтой бумажной розой, из-под которой выбивались смоляные буйные кудри; громадные ступни были разведены в стороны, пятки вместе.
Юлия выпрямилась и повела глазами, высматривая мужа. Женька, разумеется, распустил хвост перед Барбарой, очаровывал. Там же отсвечивал Эдик. Барбара громко хохотала, запрокидывая голову. Подбежал фотограф в кожаной куртке, и Юлию ослепила вспышка. Фотография века – мать известного российского художника на фоне одной из его работ. Юлия в негодовании повернулась к нему спиной. Поздно, правда, но пусть хотя бы знает, как она относится к подобным шпионским приемам. Люда, вцепившись в сумочку, багровая от смущения, смотрела в сторону.
Третья картина, к которой Юлия и Люда подошли по инерции, не зная хорошенько, что же им теперь делать, как вести себя и куда девать глаза (хорошо хоть людей почти не было!), изображала толстую растрепанную голую тетку с дурной мордой и толстыми ляжками, лежащую на поляне среди цветов. Тщательно были выписаны ее розовые обвисшие сиськи, здоровенные, как вымя коровы, и кудрявая рыжая щеточка на лобке. Одной рукой она подпирала голову, в другой держала зеленую бумажку, на которой был красиво нарисован американский президент в белом парике и написано: «Три доллара», и с изумлением на нее взирала. Из-за кустов скалили зубы мужики и показывали на нее пальцами. И, разумеется, стишок.
Напоили меня пьяную,
Свели меня к реке.
Я проснулась: сама голая
И трешница в руке!
– Ничего не понимаю, – пробормотала Юлия. – Ведь у него же были нормальные картины! – Ей казалось диким, что это безобразие рисовал ее мальчик, такой чистый и такой тонкий.
– Я думаю, – сказала Люда, не глядя на Юлию, – нормальные картины больше никому не нужны. Я читала, что некоторые художники ходят по улицам совсем голые, и парни и девчата, раскрашенные красками, а иначе их картины никто и не покупает.
Доброй Людмиле хотелось утешить Юлию, которой она теперь совсем не стеснялась, а, наоборот, жалела.
– Это у них называется свобода самовыражения.
Они растерянно топтались у картин. Юлия сняла колье и сунула его в сумочку. Она и себе самой не сумела бы объяснить толком, почему она это сделала, может быть, чтобы меньше бросаться в глаза? А может, потому, что бриллианты здесь были вовсе уж неуместны? Скорее уж сарафан и лапти!
– Девочки мои! – весело закричал Женька, обнимая их обеих. – Заждались?
Подошел Эдик с шампанским, протянул им бокалы. Мальчики уже выпили, и настроение у них было самое благодушное.
– Ну, что он здесь натворил? Показывайте!
Юлия залпом осушила свой бокал. Шампанское было сладким и теплым, оно сразу же ударило ей в голову. Она с любопытством смотрела, как меняется Женькина физиономия.
«Так тебе и надо! – думала она невнятно. – За Барбару!»
– Ну и как… вам? – наконец спросила она, удерживаясь, чтобы не расхохотаться.
Женька резко выпрямился. Он рассматривал картину, наклонившись вперед, словно не веря своим глазам.
– Твою мать! – сказал Женька.
– Вот именно! – Юлия хихикнула.
Женька перешел к следующей картине.
– А ты… в ба-а-бо-о-чке!
Юлия, не в силах сдерживаться больше, захохотала. Слезы потекли по ее щекам. Люда растерянно смотрела на Юлию, не зная, плакать или смеяться. Эдик, раскрыв рот, изучал раскоряченную бабу с трехдолларовой бумажкой в руке.
– Все ясно! – сказал, как припечатал, Женька. – Пошли отсюда!
– Отец! – бросился к ним Денис. – Вы куда?
– Спасибо, сынок, нам пора, – процедил сквозь зубы Женька.
– Сейчас приедет пресса, – сказал Денис. – Я бы хотел сняться с родителями.
– Нас ждут, – сказал Женька.
– Спасибо, родной! – Юлия поцеловала сына в щеку. – Прекрасная выставка!
– Тебе правда понравилось? – обрадовался Денис. – Барбара говорит, что это должны увидеть в Америке. Америка не представляет себе всей глубины и народности нашей культуры.
– Правильно, сынок, вези свою выставку в Америку, знакомь американцев с нашей культурой, – Юлия, боясь обидеть сына, с трудом удерживала истерическое желание смеяться. – Так им и надо!
