Ноздри ее раздувались, втягивая его запах. Запах волос, кожи, тела, одежды… Если бы ее спросили, что она чувствует сейчас, она сказала бы – ничего, и пожала плечами. И слукавила бы. К ее изумлению, ее неудержимо тянуло к этому парню. Как тогда, много лет назад… Она смотрела на его руки и представляла, как он…
Остановись, бесстыдница! Но она ничего не могла с собой поделать. Ее голова лежала на его груди, мысленно, разумеется, и щекой она чувствовала биение его сердца… а колено упиралось в его бедро… тоже мысленно. Губы ее пересохли, она облизнула их языком… Дыхание перехватило, лицо горело.
«Да что же это такое?» – подумала она почти в отчаянии, не веря и удивляясь себе. Осторожно протянула руку ладонью вниз, словно собираясь прикоснуться к его лицу, но не решилась в последний момент. Она держала ладонь над его лицом, чувствуя его теплое дыхание. Против ее воли ладонь опустилась ниже, почти коснулась его губ, и словно искра проскочила, рассыпавшись внутри звенящим жаром. Губы его шевельнулись – он легко поцеловал ее ладонь, не открывая глаз… еще и еще… Потом вдруг повернулся лицом к ней… Теперь они лежали, глядя в глаза друг другу…
Она не запомнила, кто сделал первое движение… неважно, неважно… Она почувствовала его дыхание и губы на своих губах… Он целовал ее мелкими частыми поцелуями, словно боялся испугать, словно приручал и приучал к себе… А потом прижался к ее рту, и она вскрикнула, почувствовав соленый вкус крови, и со слабым стоном обхватила руками его плечи, чувствуя его нетерпение.
«Неужели это я? – билась мысль. – Неужели так бывает? Зачем? Нельзя…»
…Изгибаясь, она помогала ему справиться с застежкой платья…
– Юлечка! – шептал он, раскаленными руками дергая молнию, которая не хотела расстегиваться. – Юлечка, девочка моя… Юлечка…
…Они, стоя на коленях в постели, поспешно раздевались… не сводя взгляда друг с друга… тени метались по стенам спальни… И когда, наконец, одежда их в беспорядке полетела на пол, он обнял ее так сильно, что у Юлии перехватило дыхание… Не отрываясь от ее губ, он потянул ее к себе…
Глава 5
Жорик и монах
Жорик, брат Ирки, был жилистым озабоченным человеком с неприятной привычкой хрустеть пальцами. Обвисшие беспородные джинсы свисали с его тощего зада, длинная кадыкастая шея торчала из ворота растянутой черной футболки с пейзажем Нью-Йорка, растрепанные патлы торчали во все стороны.
Жорика еще с детства отличал озабоченно-пытливый взгляд карих, слегка навыкате, глаз, и при этом – выражение полного отсутствия мысли на физиономии. Казалось, он прислушивается к собственным ощущениям или решает в уме проблему Бермудского треугольника, или вечного двигателя, или еще чего-нибудь столь же универсально-фантастического. В его черепной коробке бешено вертелись, сцепляясь зубцами, большие и малые колесики, деловито раскачивались крошечные маятнички, летели искры от напряжения, и рождалась очередная гениальная догадка или открытие века.
– Эволюция! – восклицал Жорик, начитавшись книжек одного американского философа русского происхождения. – Где она, ваша эволюция? Не существует понятия эволюции в принципе! Эволюция предполагает закрепление новых качеств в организме, а где они, эти новые качества, если человек в принципе не меняется? Каким вылупился на свет божий, такой и есть. Третья рука не отросла, хотя не помешала бы, знание не передается потомству, все дураками рождаются, а потом всю жизнь учатся и дураками помирают. Количество хромосом не меняется. Солнечные удары случаются и ожоги, хотя за тысячи лет вашей эволюции уже можно бы и попривыкнуть к солнечной радиации. Кости ломит на перемену погоды опять-таки. Вот когда трансплантаты из пластмассы пойдут в ход, вот тогда и начнется! Эво-лю-ция!
Жорик любил порассуждать за кружкой пива под грязным зонтиком уличного пивного бара с любым, кто подворачивался под руку в тот момент. Это были лучшие минуты его жизни. Ради чего человек рождается на свет? Ради работы? Любви? Куска хлеба насущного? Нет, считал Жорик. Голова дана, мысли приходят – вот и думай, шевели извилиной, разгадывай смысл бытия и делай открытия. Обменивайся мыслями и информацией со сто́ящими людьми. Пиво в данном процессе было не самоценно, а являлось сопутствующим элементом.
Жорик два года проработал шофером-дальнобойщиком в Америке, под чужим именем, с чужими документами, так как пребывал в стране нелегально. Компания по перевозке грузов была с Брайтон-Бич, а Брайтон-Бич – это государство в государстве, и законы ему не писаны. Жорик исколесил все штаты вдоль и поперек, сегодня – в Нью-Йорке, завтра – в Орегоне или Флориде, перевозя товар в гигантских серебристых фургонах. Выучил язык, своеобразный смачный русско-американский брайтоновский диалект, нахватался цеховых баек, легенд и забобонов американских дальнобойщиков. Усвоил кодекс чести этих механических ковбоев, напоминающий клятву юного пионера и моральный кодекс строителя коммунизма вместе взятых, идею которого можно было выразить тезисом: сам погибай, а товарища выручай.
– Эх, хорошо было! – вздыхает ностальгически Жорик. – Дороги, конечно, писец полный! И на сотни миль – ни души. Едешь по карте. А вокруг – пустыня и горы. И вдруг откуда ни возьмись полицейский патруль! Сирена верещит – аж в глазах темно! Сразу руки на руль и замри. Чуть шевельнешься – он за пистолет! Или по яйцам запросто врежет. Там же все психи. Уже с пеленок. Сначала стреляют, потом разговаривают. Ковбойский менталитет называется. Деньги-карьера, карьера-деньги!
А бабы! Визгливые, крикливые, ни хера не умеют, ни приготовить, ни постирать, а сразу в койку! И породы никакой – тощие, все, как одна, на диете, нечесаные, половина в драных рейтузах и майках до колен, половина в мини, зад сверкает, а ты делай вид, что тебе по барабану. И упаси бог косяк кинуть не в жилу, сразу визг – приставание на сексуальной почве! Да кому ты на хрен нужна, доходяга?
Иногда по дороге пассажира возьмешь и рад до смерти, что не один. А то хоть волком вой. Мы из-за экономии в одиночку ездили. Тогда платят больше, но крыша едет. Как в одиночной камере.
Там это… – Жорик улыбается задумчиво, понижает голос и косит взглядом, – в Юте, городок такой небольшой, занюханный, вроде хутора, но все прилично, гостиничка, туалетная бумага в сортире, пиво – двадцать сортов. И официантка – Нэнси, рыжая, веселая, совсем нашенская, в доску. Ее все ребята знали. Даже крюк делали, чтобы отметиться. Смеется, юбкой метет, а чему радуется? Без мужика, двое детей. Как посмотришь – душа замирает. Звала остаться, между прочим. А что, думаю, вот возьму и останусь! Авторемонтную мастерскую открою, покрасить-побелить, крышу починить, чего кому надо – я все умею. А с другой стороны, от скуки помереть можно. Ностальгия такая, хоть вешайся. Нэнси была другая, совсем как наша баба. И все при ней, но не судьба! Хоть и давала всем подряд. А я так считаю – кому много дано, с того много и спрашивается!
В свое время Жорик окончил радиомеханический техникум, увлекался конструированием радиоаппаратуры, подбирал детали, где придется, и складывал впрок. Комната его со временем стала напоминать сарай или склад. Он придумывал какую-нибудь стерео-цвето-квадрофонию, сидел днем и ночью, забывая поесть и умыться, конструировал приемник, но очень скоро терял интерес и бросал, ничего никогда не доводя до конца. При этом, как ни странно, приемники работали, хотя подойти к конструкции было страшно из-за торчавших во все стороны разноцветных и оголенных проводов и всяких ошметков. Лампочки странных цветов – лилового, синего, красного, темно-оранжевого – мигали в такт ревущей музыке.
