Капитан снова сплюнул, и я успокоился. Судя по цвету и консистенции его слюны, неизлечимая болезнь уже перешла в последнюю стадию. Надо сказать, он неплохо держался. Его ожидал страшный конец, если чья-нибудь милосердная рука не оборвёт мучения. На глазок я дал бы ему ещё пару месяцев, но я не лекарь. Кроме того, стали ясны причины не слишком большой почтительности, с которой он относился к Габриэлю.
– Ослов полно, – наконец ответил он сквозь зубы. – Ослиц тоже. Это город ослов, псов и баранов. Смотря чьё мясо ты предпочитаешь…
– Если вы заметили, капитан, я предпочитаю кости. Мы могли бы обсудить это в приятной обстановке. Разрешите угостить вас – ром, кола, водка? Или, может быть, молочный коктейль?
Я гадал, что случится, если он перегнёт палку. Капитан, конечно, уже не жилец на свете, но именно это обстоятельство могло спровоцировать схватку. Я-то знал, чем она закончится. И тогда – прощай, Боунсвилль! Прощай, город, где я забыл самого себя, а это немало! Прощай навеки.
Но капитан оказался тупее, чем я думал. Он все принимал за чистую и настоящую монету. Или умело скрывал свои истинные эмоции.
– Я при исполнении. Я никогда и ни от кого не принимаю угощений. И мне плевать на твоё хобби.
– Тогда катись к черту, – процедил Габриэль, в очередной раз стремительно меняя маску. Увидев его новое лицо, я содрогнулся, а капитан не нашёлся, что ответить. – Когда окажешься в аду, передай, чтоб меня не ждали. Я ПОКА НЕ СОБИРАЮСЬ ВОЗВРАЩАТЬСЯ.
4
– Ну, – сказал Габриэль. – Это дело надо отпраздновать! – (Я так и не понял, о чем он – то ли о маленькой психологической победе, одержанной над капитаном, то ли об информации, с таким трудом извлечённой из Клары. Последнее означало бы, что матёрый волк действительно взял след). – Есть тут приличный кабак?
– У Эда Мухи кормят вкусно и недорого.
– Не будь мелочным жлобом, Санчо! – оборвал он меня. – Только стиль имеет значение!
Затем он с удовольствием прочёл мне лекцию о круговороте веществ в природе, всякого дерьма в организме и денег в обществе. По его словам выходило, что тот, кто останавливает оборот денег, останавливает жизнь, а тот, кто копит денежки, чуть ли не приближает всеобщий крах и собственную смерть.
Я слушал вполуха эту самодовольную трепню и поглядывал назад через плечо – опасался, что капитан очухается и захочет показать наглецу, кто есть кто в Боунсвилле. Но тот все ещё торчал столбом перед салоном Клары, когда мы сворачивали на Главную улицу.
Меня так и подмывало расспросить о том, что поведала ясновидящая, однако Габриэль интересовался в данный момент только жратвой и выпивкой.
– Да и что это за имя такое – Муха, прости, Господи?! – кипятился он, оставаясь ледяным внутри. – Особенно для кабатчика! Когда я тебя спрашиваю о чем-то, называй мне самое лучшее, дурень!
– А-а, ну тогда вам прямая дорога в «Максим». Но туда не пускают без галстуков. – Я счёл возможным предупредить его об этой незначительной подробности.
– Хотел бы я видеть место, в которое меня не пустят! – сказал он чуть ли не мечтательно и с затаённой тоской.
И мне тоже вдруг захотелось поглядеть на такое место. Я сильно подозреваю, что это место – единственное в своём роде.
И называется оно – рай.
Потерянный навеки рай.
* * *
Стоянка возле «Максима» была забита роскошными экипажами, запряжёнными преимущественно великолепными холёными четвёрками разных мастей. Кобыла Габриэля, которую он доверил заботам мальчишки-парковщика, выглядела на их фоне бледно – в прямом и в переносном смысле. Но хозяин не комплексовал по этому поводу – и ни по какому другому. Когда он приблизился, наглые лакеи перестали улыбаться.
Однако он не дал мне почувствовать себя человеком. Вместо этого он оглядел меня скептически, словно я был шлюхой, которая могла его скомпрометировать в приличном обществе одним своим видом. Собственную одежду и лошадь Габриэля я не назвал бы представительными, но заикнуться об этом было бы неблагоразумно. Нет худа без добра. Если он купит мне новое шмотье, я не буду возражать.
Швейцар вылупился на нас из-за стеклянной двери, словно безмозглая аквариумная рыба. Он был так удивлён, что забыл о своих обязанностях, и мне самому пришлось распахнуть дверь перед хозяином. Габриэль с великолепным высокомерием потрепал швейцара по обвисшей щеке. Тот открыл было рот, но Габриэль приложил палец к его губам и ласково попросил:
– Тс-с! Ничего не говори…
Из глаз швейцара вдруг брызнули слезы. По-моему, он молча плакал от боли.
Когда Габриэль отнял палец, я увидел, что губы швейцара оказались сшитыми чёрной ниткой.
Мы поднялись по широкой лестнице, устланной ковром. Габриэль стряхивал на него пыль со своих видавших виды сапог. Из зала доносилась благородная и сдержанная музыка струнного оркестра. Там же сияли сотни свечей, а множество голых напудренных дамских плеч и спин можно было принять за музейное собрание мраморных статуй.
– Да-а, – громко сказал Габриэль, остановившись на пороге зала. – Ты погляди, Санчо, сколько никчёмных свиней в одном позолоченном сарае!
Клиенты «Максима» при его появлении испытали куда больший шок, чем отбросы, собиравшиеся в пивнушке Хомы. Наверное, парень с ракой за плечами впервые так бесцеремонно нарушал упорядоченность и ханжеский этикет их изолированного и тщательно охраняемого от нежелательных потрясений мирка. Они простили бы это неотёсанному конюху, но не собирателю костей.
А «сарай» и впрямь выглядел недурно. От обилия блестящих предметов у меня рябило в глазах. Я слишком привык находиться среди ржавчины, чтобы не ослепнуть на секунду от сверкания хрусталя, золота и до блеска начищенной бронзы… Самки казались мне слишком изнеженными и хрупкими; ни одну из них я не променял бы на Долговязую Мадлен – на ту Мадлен, которую знал раньше. Мужчины пялились на Габриэля, словно он публично совершил непристойность. Впрочем, так оно и было. Вломившись сюда с ракой, внутри которой раздавался характерный перестук, он должен был бы понимать, на что шёл. И он понимал это лучше меня.
Он взглядом заставил приблизиться к нам толстого холуя в расшитом золотыми нитками малиновом мундире. Я видел, как невидимые пальцы буквально сминают тесто жирного лица, вылепливая против желания своего обладателя угодническую мину и раздвигая губы в приветливой улыбке. Но в глазах толстяка был только страх на грани паники.
– Господа желают занять отдельный кабинет? – пробулькал администратор, давясь собственным языком.
– Господа желают лучший столик на двоих, – небрежно бросил Габриэль, рассматривая полуголую певичку, которая появилась в круге света на сценке и приласкала чёрный бок рояля.
Я молил бога, чтобы ему не вздумалось устроить тут представление на манер того, которое он затеял у Хомы. Мои молитвы не пропали даром. Сегодня хозяин, кажется, был настроен миролюбиво.
