В общем, столетник Вася с тех пор, как остался один в покинутом доме, считал себя неудачником.
Глава 2
Ещё одним неудачником был кот Михеев. Он был неудачником от самого рождения: ему не повезло с семьёй. Мать его была дворовая кошка, а это совсем не то же самое, что кошка домашняя: ни одна живая душа о ней никогда не заботилась, никто никогда не сказал — надо бы пойти в магазин и купить нашей кошке мороженой рыбки или хотя бы кошачьего корма «Вискас», никто никогда не подумал — что-то блюдечко стоит пустое, не налить ли нашей кошке молока. Про михеевского отца вообще ничего не известно — да и был ли он?
Сам Михеев родился на чердаке. Мать была так невнимательна к сыну, что забыла дать ему имя и называла его просто «котёнок». Он её сосал две недели, потом ей это дело надоело, и она бросила его на произвол судьбы. Всё свободное время мать проводила в обществе несимпатичного и грубого кота. Котёнок сам спустился во двор, научился бегать от разных опасностей и рыться в помойке в поисках пропитания.
Ночевал он в подъезде, под дверью на третьем этаже. На двери было написано «кв. 5» и ещё «Михеев». Иногда туда приходил почтальон, звонил в дверь и говорил:
— Откройте, пожалуйста, я к Михееву.
«Если на двери написано «Михеев», значит, я тоже Михеев», — решил котёнок. Так котёнок перестал быть безымянным.
Дверь открывали, человек Михеев почтальона впускал, а котёнка, который тоже был теперь Михеевым, — ни в коем случае. Правда, иногда этот самый человек Михеев оставлял под дверью рыбью головку или старую котлету. Однажды, когда котёнок Михеев как раз пристроился под дверью, чтобы закусить кусочком старой колбасы, с чердака вниз спускалась мать-кошка с неприятнейшим котом, и тот выхватил прямо изо рта у котёнка только-только начатый кусок и мгновенно проглотил. А мать хоть бы слово сказала в защиту голодного ребёнка! Михеев страшно обиделся.
Все мы прекрасно понимаем, что это не очень-то хорошо — осуждать своих родителей, но иногда впадаем в этот грех. И Михеев осудил свою мать, решил окончательно порвать с ней всякие отношения и сменить место жительства. Навсегда!
И он ушёл.
Шёл он долго, спал под кустами, рылся на помойках в поисках еды, бегал от собак и других опасных животных, в дороге он вырос настолько, что перестал быть котёнком и превратился в довольно большого серо-полосатого кота, худого и очень осторожного. Но места, в котором бы его приняли по-братски, всё не находилось.
Глава 3
А теперь — про воробья. В своей воробьиной семье он был самым слабым птенцом, — это оттого, что он простудился во младенчестве, всё детство проболел бронхитом и по этой причине был и ростом мал, и перышками жидковат. За его постоянный кашель его прозвали Перхачом, и имя это было очень обидным, тем более что у его братьев вообще не было никаких имён и они прекрасно без них обходились. К тому же они были сильные ребята и постоянно лупили и клевали слабого братишку. У них была любимая игра: стоило Перхачу задуматься, как кто-нибудь из братьев подлетал к нему сзади и крепко клевал в затылок. Пока бедняга тряс головой от боли, братья его, хохоча, окружали его и кричали хором:
— Угадай, кто тебя клюнул? Угадай, кто? Угадай, кто?
Перхач тыкал наугад в одного из братьев, а они только чирикали и смеялись:
— Не я! Не я!
Их, сильных, было много, целая толпа, а он, слабый Перхач, — один, и потому он держался от них подальше.
Однажды Перхач улетел от братьев на школьный двор, сел на школьный подоконник, пригрелся на солнышке и вдруг услышал, как учительница географии рассказывает ребятам о дальних странах. Речь шла об Антверпене, городе в Бельгии, о его гаванях, баржах, биржах и башнях.
«До чего же красивое слово «Антверпен»! — подумал Перхач. — Если бы меня звали Антверпеном, я был бы самым счастливым воробьем на свете. А с именем Перхач просто жить невозможно!»
И тут его осенило: он улетит куда-нибудь далеко-далеко, и в новых местах назовётся новым именем — Антверпен! И никто никогда не узнает его прежнего имени.
Он вспорхнул и, не попрощавшись с братьями, полетел в новые далёкие края. Он летел часа два, весь вспотел. Его слабые крылья устали, и к вечеру он приземлился возле полуразвалившегося домика, одиноко стоящего на пустыре. Место было незнакомое, совершенно новое и уж точно очень далеко от дома.
«Здесь я и поселюсь, — решил воробей. — Надо только найти, кому я могу сказать, что меня зовут Антверпен».
Он покрутил головой направо-налево, но не обнаружил никого, кому мог бы об этом сообщить. Тут он заметил, что форточка в дом приоткрыта, и влетел в дом. На первый взгляд там никого не было.
— Здравствуйте! — сказал воробей на всякий случай. — Есть здесь живая душа?
Он не рассчитывал на ответ, но, как ни странно, его услышали. Раздался тихий голос:
— Здравствуйте. Меня зовут Вася. Очень приятно познакомиться.
Воробей не понял, откуда раздался этот голос. Он покрутил головой и спросил:
— А где вы, Вася?
— Я стою на подоконнике.
На подоконнике стоял глиняный горшок со столетником и лежала толстая книга — и больше ничего. Воробей сел на подоконник и стал заглядывать во все щели — никого, кто мог бы подавать голос, не обнаружил.
— Это я с вами разговариваю, я — столетник Вася.
— Первый раз слышу, чтобы растения разговаривали! — изумился воробей.
— Я очень давно живу на этом подоконнике, практически один. И от одиночества я научился читать и разговаривать. Правда, разговаривать не с кем. В дальнем углу живёт сороконожка Марья Семёновна, но она неразговорчива. А как вас зовут?
Наступил важнейший момент: у бывшего Перхача спросили, как его зовут.
— Меня зовут, — от волнения воробей даже запнулся, — Антверпен.
Итак, началась новая жизнь. Столетник качнул верхним листом и тихо сказал:
— Какое красивое имя!
И тут воробей страшно раскашлялся. То ли, пока летел, простудился, то ли под форточкой прохватило холодным воздухом, но, кажется, он опять заболевал бронхитом.
— Ах ты, господи, как расперхался! — посочувствовал воробью столетник Вася, а у бедного воробья просто дыханье перехватило: ну вот, сейчас столетник скажет, какой, мол, из тебя Антверпен, ты самый настоящий Перхач! И тогда всё пойдёт насмарку, придётся опять начинать жить сначала, опять лететь далеко-далеко и снова искать, кому бы представиться: не так уж часто спрашивают у воробьев, как их зовут.
Но Вася ничего такого не сказал, он сказал другое:
— Давай я тебя подлечу. Я ведь, в сущности, лекарственное растение. Отщипни немного от моего нижнего листа и пополощи горло моим соком. И ты сразу выздоровеешь.
— А тебе не будет больно? — спросил Антверпен.
