Вдруг все кончилось. Я увидел себя в белых сумерках на
берегу безлюдного канала, среди молчаливых домов. Я сидел на ступеньках
узенького пешеходного мостика, который держали в зубах четыре гигантских
мраморных льва с золотыми крыльями — два льва на одной стороне канала, два
на другой.
Мостик явно не соответствовал львиному величию, и они
держали его в зубах с презрительным видом: ведь они с успехом могли бы держать
в зубах и Дворцовый, и Каменный, и Бруклинский, черт возьми, и Тауэр Бридж в
туманном Лондоне. Что делать, показывали своим видом крылатые истуканы, такова
наша странная судьба. Нам приходится держать в зубах этот жалкий Львиный мостик
над каналом Грибоедова, и мы, сохраняя верность своему долгу, держим его, а
ведь можем в любую минуту прыгнуть и улететь вместе с этим мостом и с
мальчишкой, который сейчас сидит на его горбу.
— Здравствуйте, Василий Павлович, — тихо сказал
Гена. — Я давно вас заметил в праздничной толпе на площади Декабристов, но
мне не хотелось запутывать вас в эту нелепую историю. Боюсь, однако, что…
Он внезапно умолк.
Я огляделся. Среди полной пустынности на фоне чуть
начинающего голубеть неба виднелся кот Пуша Шуткин. Он молча сделал мне
приветственный жест с гребня крыши.
Я еще раз огляделся. Ко мне, уютно журча и светя
подфарниками, словно разумное существо, ехал мой «Жигуленок». Как он нашел
дорогу от набережной сюда в незнакомом городе? Ей-ей, недооцениваем мы эти
современные автомобили.
Я огляделся в третий раз и увидел, что со стороны Невского
проспекта мимо колонн Казанского собора едет к нам по асфальту тот самый
старинный «этрих», что еще недавно пролетел над «Алыми парусами». Это было уже
слишком! Я тряхнул головой, вгляделся и увидел, не без радости, что «этрих»
все-таки едет не сам по себе. Его тянул за бечевку стройный старик с длинными
сивыми усами, в клетчатой кепке с пуговкой, в кожаной куртке и желтых крагах.
— Познакомьтесь, Василий Павлович, — сказал
Гена. — Это мой друг, авиатор Юрий Игнатьевич Четвёркин.
Старик коротким энергичным кивком приветствовал меня. Так
приветствовали друг друга спортсмены в начале нашего века.
— Очень рад, — сказал я, вставая и
волнуясь. — В свою очередь, Юрий Игнатьевич, разрешите мне представить вам
моего друга — «ВАЗ-2102».
Автомобиль любезно помигал сначала левым, потом правым
сигналом поворота.
— Ваш друг, любезнейший Василий Павлович, родственник
моего друга моноплана системы «Этрих», — не без лукавства сказал
старый авиатор.
— Позвольте! — Я едва не произнес «Юра», так
молодо поблескивали глаза старика. — Позвольте, Юрий Игнатьевич, что
общего между этой почтенной птицей и современной малолитражкой?
— Поясню, — охотно и любезно сказал Четвёркин,
приблизился ко мне и даже слегка притронулся к «молнии» моей куртки своим
сильным, желтоватым от табака и солидола пальцем. — Как вы, должно быть,
понимаете, Василий Павлович, первоначальный двигатель моего друга,
девятицилиндровый тридцатисильный «анзани» ротативного типа, давно уже, увы,
вышел в тираж. В последующие десятилетия я снабжал своего друга различными
двигателями внутреннего сгорания, а сейчас, в результате долгих изысканий, мне
удалось приспособить мотор «Жигули», изделие наших волжских умельцев. Таким
образом…
«Вот почему жужжание аэро с небес подлунных показалось мне
таким знакомым», — подумал я и воскликнул:
— Я очень рад! Я очень рад, очень рад всем этим
обстоятельствам. Я рад вам. Гена, рад вам, Юрий Игнатьевич, рад вам, герр
«этрих», рад, что мы в родстве, и от души рад вам, Пуша Шуткин, хотя вы и не
спускаетесь с крыши.
Кот сделал передними лапами жест, который можно было бы
прочесть так: «Рад, мол, да не могу».
Читатель, любезный друг, простите мне излишнюю
эмоциональность рассказа. Поставьте себя на мое место в прозрачные сумерки
белой ночи, не затрудняющие, но лишь обостряющие зрение. Вы стоите на
удивительном Львином мостике в окружении своих героев. Судьба свела вместе
героев двух ваших разных повестей и привела их к началу третьей. В том, что
повесть состоится, я уже почти не сомневался.
— Простите, Юрий Игнатьевич, — борясь с волнением,
осторожно обратился я к старому авиатору. Осторожности, читатель, научила меня
моя профессия. — Не являетесь ли вы родственником знаменитого в
«серебряном веке» пилота Юрия Четвёркина, имя которого связано с подвигами
легендарного Ивана Пирамиды?
— Как! — вскричал авиатор. — Вы знакомы с
этой историей?!
— Более того, я… эм… написал об этом повесть, —
смущенно пробормотал я. — А вы не читали?
Теперь настала очередь смутиться Юрию Игнатьевичу.
— Увы, все свободное время Юрия Игнатьевича поглощает
техническая литература, — пришел ему на выручку Гена.
— Не до повестей, право! — Пилот смущенно продувал
носом левый ус.
— Однако «этрих»! — воскликнул я. — Помнится,
вы не летали на этой системе.
— Фон Лерхе, добрый мой приятель, подарил мне этот
аппарат к… — Юрий Игнатьевич улыбнулся смущенной и милой улыбкой и развел
руками. — К двадцатилетию, господа. Это было в пятнадцатом!
В течение всего нашего разговора «Жигули» и «этрих» стояли
нос к носу и как будто о чем-то беседовали. Малолитражка стрекотала на холостом
ходу, а моноплан тихо пошевеливал лопастями своего пропеллера, похожими на
весла индейских каноэ. Должно быть, у них нашлась общая тема для разговора.
Может быть, свечи, может быть, масло, может быть, тосол…
— Итак, я рад, друзья! — вновь не сдержал я своих
эмоций, но тут же вспомнил некую странность и повернулся к Гене. — Однако,
Гена, вы, кажется, сказали в начале нашей встречи некую странную фразу. Почему
вы не хотели вовлекать меня, вашего старого — надеюсь, я не преувеличиваю —
друга, в какую-то историю, которую вы назвали нелепой? Поверьте, дружище, мне
интересно все, что связано с вами, а истории, которые вначале нам кажутся
нелепыми, очень часто впоследствии принимают форму магического кристалла.
— Да, я знаю, — вздохнул пионер. — Что
ж… — Он посмотрел вверх, на крышу, и тихо спросил своего верного
кота: — Ну как? Варит?
Шуткин вспрыгнул на трубу, заглянул в нее, сморщился и
утвердительно чихнул.
— Опять варит, — огорченно сказал Гена. — Что
за странная, в самом деле, несовременная персона! Может быть, вы заметили,
Василий Павлович, на площади человека с пуделем на поводке?
— Еще бы не заметить!
