Дети, не ссорьтесь, не хмурьтесь и шкуру делите по чести!
Дети, мы очень слабы перед грозной игрою природы!
Если поссоритесь вы меж собою, будете втрое слабее.
Будущий мамонт, приплыв из косматых пространств на любимый
наш остров,
По одному вас пожрет без труда и за милую душу.
Вот мой завет, прародителя Йона.
Ребята! Вместе сражайтесь и в мире делите победную шкуру!
Если же схватитесь вы меж собою в постыднейшей склоке.
Вам не видать ни сирен, ни макак, ни дюгоней прелестных!
Сами себя вы погубите в мрачных сраженьях,
Радостей жизни и юных утех не изведав.
Мир и согласье! — взывают к вам звезды.
Мир и согласье! — вам волны гремят.
Мир и согласье! — это ваш воздух.
Мир и согласье между тремя!
После ознакомления с древнейшим человеческим документом за
столом Стратофонтовых воцарилось неопределенное молчание. Мне кажется, я не
ошибусь, если скажу, что на какую-то долю минуты к этому молчанию
присоединились и вы, многоуважаемый читатель. Дружище читатель, уж не испытали
ли вы легкого разочарования? Уж не хочется ли вам вместе с сестрами
Вертопраховыми еще раз заглянуть в глубь сундучка: нет ли там чего-нибудь
кроме?
Я переглянулся с капитаном Рикошетниковым, и кандидат
технических наук встал с легкой, но умной улыбкой.
— Друзья мои, — сказал он, — мне показалось,
что вы испытали сейчас мимолетное разочарование. Друзья, не закралось ли в ваши
сердца легкое сомнение: дескать, стоило ли тонуть в океане и подвергаться смертельным
опасностям ради небольшого клочка мамонтовой шкуры? Друзья мои, как опытнейший
из вас путешественник и приключенец, я торжественно заявляю: стоило!
Во-первых, друзья, культурную и гуманистическую ценность
этого письма из глубины веков трудно преувеличить. Никакие «атомные
бриллианты», никакие самые невероятные материальные сокровища не стоят даже
двух слов призыва к миру, а здесь перед нами целый монолог, и чей —
прародителя Йона, древнейший и мудрый, несмотря на свою простоту, призыв: живите
в мире, люди планеты!
Во-вторых, не показалось ли вам невероятным то, что эта
темная клинопись на мамонтовой шкуре понятна нам всем от слова до слова, что
она как бы ЗВУЧИТ внутри нас? Друзья, поверьте мне, что и материальная ценность
этого загадочного письма из глубины веков превышает стоимость десятка, а то и
сотни британских музеев.
И в третьих… — капитан Рикошетников затянулся из своей
трубки, окутался запахом гремучей смеси своих табаков, выпустил дым, похожий на
султан Ключевской сопки, и сквозь этот дым улыбнулся Гене Стратофонтову
таинственно и дружелюбно. — А в-третьих, Гена, надеюсь, вы не забыли,
какие необычайные чувства, какой странный подъем интуиции охватили вас у
подножия дерева Сульп? Вы не забыли, какая НЕВЕРОЯТНАЯ идея пришла вам тогда в
голову? А не кажется ли вам всем, друзья, что в тот миг Гена Стратофонтов, а
вместе с ним и все мы стоя ли на пороге следующего и, может быть, самого
фантастического приключения?
Спасибо, уважаемые друзья. Я кончил.
За столом, среди персонажей, воцарилось ликование. Нет, не
зря тонули в океане и подвергались смертельным опасностям — маленькому
народу Больших Эмпиреев этот сундучок явно не повредит! Нет, не зря, не зря, не
зря произошло все, что произошло. А что будет дальше? Что будет дальше?
Ликование еще более усилилось, когда узнали, что Питирим
Филимонович вместе со своим ближайшим другом, продавщицей молочного магазина
Дорой Семеновной Клобс, принесли к пиршеству целую огромную кастрюлю с первой
порцией только что синтезированной и уже облагороженной смолой «гумчванс»
универсальной еды. Все персонажи весьма оживились, а особенно животные, среди
которых был и ирландский сеттер Флайинг Ноуз, который не играл в нашей повести
никакой роли, а только лишь иногда оживлял картину. Все получили по нескольку
кругляшков, все попробовали, и всем очень понравилось. Мало того, все нашли,
что эта универсальная еда чрезвычайно напоминает какую-то вкусную обыкновенную
еду. Тут Питирим Филимонович слегка заволновался. И помрачнел.
— Скажите, а сколько будет стоить ваш продукт? —
поинтересовались некоторые из присутствующих.
— Десять копеек килограмм. Не дороже картошки, —
ответил Питирим.
— Эврика! — воскликнули тут дети. — Да ведь
это же печеная картошка!
Взрослые смущенно переглянулись; дети были правы —
синтезированная за сорок лет универсальная еда в точности напоминала очень
вкусную, но обыкновенную печеную картошку.
Дора Семеновна Клобс хлопотливо бросилась к Питириму
Филимоновичу.
— Оставьте меня! — рявкнул тот.
Он сидел неподвижно, белый как мел.
— Дружище Питирим! — обратился к нему Юрий
Игнатьевич Четвёркин от лица всех присутствующих, включая автора. — Ты
сделал большое дело! В конце концов, мир только выиграет от того, что в нем
будет больше печеной картошки!
Улыбка старого авиатора была так простодушна и заразительна,
что и Питирим Филимонович невольно улыбнулся. Ликование в квартире
Стратофонтовых разгорелось с новой силой.
…Мы завершаем наш Второй Эпилог маленьким эпизодом.
В разгаре ликования наш главный герой Геннадий тихонько
проследовал в ванную комнату. Он хотел убедиться, достаточно ли надежно укрыта
вафельными полотенцами его бронзовая копия. Ведь если ее ненароком увидят
сестры Вертопраховы, особенно Наташка, не оберешься тогда издевательств.
Он тихо открыл дверь и увидел Наташу, а перед ней самого себя
в бронзовом варианте. Все полотенца были удалены и валялись на полу. Наташа
что-то сердито говорила скульптуре, как будто отчитывала его самого, Гену
Стратофонтова, предупреждала ее поднятым пальцем и даже топала ножкой, а потом
приблизилась и поцеловала ее в бронзовую щеку.
Гена неслышно прикрыл дверь, прошел по полутемному коридору,
подпрыгнул к потолку и повис, ухватившись за крылышко маленького купидона. Там
уже висел его сверстник, одноклассник и наперсник детских игр Валентин Брюквин.
— Давно висишь? — спросил его Гена.
— Минут пять, — ответил Валентин.
— Ох, ломает, ломает нас переходный возраст, —
проговорил Гена.
— Ноу комментс, — заключил Брюквин.
Эпилог 3
Теперь, когда все так благополучно разрешилось, нас могут
спросить: все ли персонажи пристроены и не брошен ли нами на произвол судьбы
злополучный Сиракузерс?
