Субъект (будем называть его так, пока не узнаем его имени)
нашел себе для игры весьма удивительную пару — дворничиху. Это была
мрачноватая костистая особа в массивных очках, которые одновременно являлись
слуховым аппаратом. В правой руке у нее были метла и совок. Странная пара
(вернее, тройка, если не забывать о пуделе) стояла молча, подняв над головами
сцепленные руки, он правую, она левую. Они не разговаривали друг с другом и не
улыбались, они как бы показывались кому-то. У меня возникло отчетливое
ощущение, что они хотят, чтобы их кто-то увидел со стороны.
Молодежь их не выбирала. Казалось бы, ради шутки, доброго
юмора молодежь должна бы выбрать себе в пару пожилого гордеца, или не менее
пожилую колдунью-дворничиху, или, на худой конец, клочковатого, со следами
былого шика, пуделя. Однако молодежь относилась к своей игре очень серьезно.
Здесь преобладали курсанты морских училищ и выпускницы в белых платьицах.
Должно быть, эта игра служила поводом для выяснения серьезнейших отношений.
Вдруг неожиданно вся колонна ритмично захлопала в ладоши и
пропела:
Ручеек! Ручеек! Приглашаем на чаек!
Я вздохнул с облегчением. «Ручеек» — вот как называется
эта игра. Славно!
Субъект немного замешкался с хлопками, и дворничиха
недовольно на него посмотрела. Потом они снова застыли. По мере игры они
оказывались то во главе «ручейка», то в хвосте, то в середине, и я подумал, что
для этой игры совершенно необходима пара, которую никто не выбирает, эдакий
центр игры.
Что мне оставалось делать, как не предаваться подобного рода
вялым размышлениям? Геннадий исчез, самолет улетел. Повесть, как видно, не
состоится.
И вдруг я увидел, что дворничиха заволновалась. Она стала
украдкой бросать взгляды то на один тротуар, то на другой. По обеим сторонам
Галерной медленно текла праздничная толпа, и на одной из сторон внутри толпы
тек пресолиднейший господин с мощным мясистым загривком, с бобриком седых волос
на голове старого боксера, с массивным животом, обтянутым пунцовым жилетом. В
одном из двух ушей этого невероятно знакомого мне господина мерцал драгоценный
камень. Я давно уже не встречал буйвола мясной индустрии Адольфуса Селестины
Сиракузерса и лишь поэтому не мог с уверенностью сказать, что это именно он.
Сиракузерс Под Вопросом (будем пока называть его так)
спокойно тек в толпе, пока взгляд его не остановился на «ручейке». Субъект и
дворничиха как раз находились впереди, и Сиракузерс Под Вопросом заметил их. Он
остановился, и на лице его отразилось мучительное припоминание. Видимо, для
того, чтобы ускорить этот процесс, С-П-В извлек из жилетного кармана ампулу и
выкатил себе на ладонь огромный оранжевый витамин. Пока витамин совершал свое
благотворное дело в организме С-П-В, дворничиха делала ему призывные знаки и
опасливо озиралась на другую сторону улицы, где тоже текла толпа.
Из этой другой толпы вдруг выскочил Гена Стратофонтов. Я и
опомниться не успел, как он пронзил насквозь весь «ручеек» и выбрал себе в пару
не кого другого, как субъекта с пуделем. На лице субъекта отразился
неподдельный ужас, когда он обнаружил свою ладонь в крепкой руке пионера.
Удивлению моему не было конца: Гена увлек субъекта в глубь «ручейка» и
утвердился с ним в хвосте игры.
Оставшаяся в одиночестве дворничиха не пожелала выбрать себе
в пару морского курсанта. Она сердито что-то буркнула под нос и взялась за
метлу. Что касается Сиракузерса Под Вопросом, то он, так и не вспомнив то, что
хотел, а вспомнив явно не то, что хотел, весело хмыкнул, хлопнул себя по
загривку и спокойно потек в толпе под арку на ликующую площадь.
Крайне удивленный всеми этими событиями, я не бросился к
своему герою, а выждал. Не зря. Я увидел, что мальчик задал субъекту какой-то
нетерпеливый требовательный вопрос, а тот в ответ только задрал нос, хотя и был
явно смущен. Гена повторил свой вопрос и сердито топнул ногой, и тогда в эту
ногу с неприятным коварством впился пудель.
Вновь я поразился выдержке Геннадия. На лице его не дрогнул
ни один мускул, он даже не шелохнулся, не отшвырнул пса. Видимо, он не хотел
привлекать к себе внимания и потому предоставил собаке свободно грызть свою
ногу.
Я этого стерпеть не мог. Я шагнул было вперед, но тут…
Видимо, не один я внимательно наблюдал за этой сценой. С карниза одного из
домов прямо на спину пуделю упал какой-то серый, сверкающий двумя глазами и
шипящий комок. Пес в ужасе вырвал поводок и устремился под арку, унося на своей
спине нечто серое и клубящееся.
Крик неподдельного отчаяния, дорогой читатель, вырвался из
уст нашего субъекта. Он бросился за пуделем, громко восклицая:
— Онегро! Онегро! Подожди! Умоляю!
Не исключена возможность, что более близкого существа на
свете, чем Онегро, у субъекта не было.
Гамма чувств, дорогой читатель, отразилась на лице моего
героя, и среди этих чувств не на последнем месте была жалость, а жалость, как
известно, украшает молодое лицо… С этой гаммой на лице Геннадий бросился по
пятам за субъектом. Видимо, Цель — цель с большой буквы, дорогой читатель,
за которой у порядочных людей всегда стоит чувство долга — была выше всей
гаммы быстролетных, увы, чувств.
Должно быть, не нужно даже и объяснять, почему вслед за
Геной пустился я. Автор бежит за своим героем — в этой картине нет ничего
странного.
Пронесясь под аркой, мы — пес с котом на спине,
субъект, лишившийся пса, Гена со своей гаммой чувств и я, преисполненный надежд
на будущую повесть, — вырвались на историческую площадь, заюлили в толпе,
обогнули серую глыбу гранита, пронеслись под дощатым помостом, на котором
выбивали дробь сапоги романтиков (октет «Ивушка зеленая» вкупе с секстетом
«Добрыня»), пробежали мимо собора на Исаакиевскую площадь, и далее, все
ускоряясь, все подсвистывая, помчались по Мойке, и далее по Невскому, по
Садовой, по Марсову полю, по Кировскому мосту, по Кронверкской на Стрелку и
далее по набережной Васильевского острова и через мост Лейтенанта Шмидта на
площадь Труда и по бульвару Профсоюзов мимо Манежа вернулись на Исаакиевскую,
чтобы снова улететь на Мойку. Бег был крайне тяжел, но интересен. Картины
города, мелькающие мимо на такой страшной скорости, чудесным образом
преображались, а молодежные толпы, не замечавшие нас, сливались в одну
фантасмагорическую ленту. Временами мне казалось, что следом за нами мчится на
метле дворничиха в слуховых очках, временами я видел спешащего сбоку
Сиракузерса Под Вопросом, который на бегу глотал особые голубые пилюли для
скорости. Однако ни метла, ни пилюли не помогали, и мы — пес с котом на
спине, субъект, лишившийся пса, Гена со своей гаммой чувств, и я,
преисполненный надежд, — неслись без всяких спутников.
