Для всех, кроме автора, скажете вы, любезный читатель, и не
ошибетесь. Один лишь автор, погруженный сейчас в свое воображение, заметил, как
сиганула через канал малопривлекательная особа. Нам нет нужды туманить мозги
себе, героям и вам, читатель, и намекать на какую-то сверхъестественную силу,
заключенную в метле этой псевдоведьмы. Ведьм нет, в этом нас убеждает весь ход
истории. Нам лучше следовало бы обратить внимание на сверхтолстые подошвы
дворничихи. Откуда взялись у непрезентабельной персоны сверхмодные и
сверхтолстые туфли на платформе, и не они ли помогли старухе совершить титанический
скачок?
Однако отвлечемся на некоторое время от этих рассуждений и
обратимся к нашим друзьям, которые уже смотрят на нас с таким доверчивым
ожиданием.
Скрипнула автомобильная дверца. Мой «Жигуленок» подсказал
следующий ход в игре. Он открыл свою правую переднюю дверь, и все увидели на
сиденье нетолстую зеленовато-белую книгу «Мой дедушка — памятник». Тогда я
взял книгу, вынул перо и размашисто написал на обложке:
«Питириму Кукк-Ушкину, гуманисту и человеку».
Чайка Виссарион, не дожидаясь особых приглашений, взял эту
книгу в свой красивый клюв и отнес ее на крышу коту Пуше Шуткину, с которым у
него были хоть и натянутые, но вполне корректные отношения. Кот взял книгу под
мышку и нырнул с нею в дымовой ход трубы.
— Вы надеетесь, что он ее прочтет? — спросил
Гена. — Прочтет и поймет? Поймет и проникнется? Проникнется и отдаст
сундучок?
— Что же еще остается, кроме надежды? — вздохнул
Юрий Игнатьевич. — Ведь не изымать же фамильный предмет силой.
— Не нужно недооценивать силы, — сказал Валентин
Брюквин и непринужденно перевел свое тело с ног на другие точки опоры, то есть
на руки, и так, на руках, присоединился к прогуливающейся неподалеку
дворничихе.
— Не нужно и переоценивать ее, то есть силу, —
звонко засмеялись сестры Вертопраховы и, словно весенние газели, воздушными
пируэтами и прыжками украсили тихую набережную.
Желтолицый фонарь в гуще листвы, за пыльным стеклом,
заморгал, подернулся пленкой осенней (откуда бы?) влаги и погас.
Внезапно наступило утро трудового дня. Проехали на
велосипедах почтальоны. Появился продавец парафинированных пакетов с молоком и
кефиром. Из дверей вышли те, кому далеко ехать. Мелодично забормотал поблизости
отбойный молоток. Приехал голубой самосвал. Участковый милиционер предложил товарищам
с Ленфильма, то есть нам, закругляться в связи со срочным ремонтом
энергетических коммуникаций.
В самом деле, надо было закругляться: обстановка более не
располагала к развитию таинственного приключения. Мы с Геной пересекли канал и
заглянули в мольберт Сиракузерса Под Вопросом. На листе добротного картона
смелый художник изобразил пальму в виде долларового символа и пляж под пальмой,
усеянный золотой россыпью долларовой гадости.
— Зачем же вы так искажаете реальность? — строго
спросил Гена. — Вам позирует набережная ленинградского канала, а вы
изображаете пальму и доллары.
— Зрение изменяет мне, — шумно вздохнул Сиракузерс
Под Вопросом. — Вот принимаю для зрения пилюли «Циклоп», но они пока не
действуют, дорогие сеньоры.
— Скажите, сеньор Сиракузерс, вы меня не
узнаете? — спросил я.
— С этим делом у меня плохо, — виновато хихикнул
мультимиллионер. — Мало кого узнаю. Хваленый экстракт «Меморус» на деле
оказался простой жевательной резинкой.
— А что вас привело в наш город? Постарайтесь
вспомнить. Быть может, вас интересует сундучок, в котором что-то стучит?
— О-о-o! — Щеки, нос, голова Сиракузерса
превратились в сплошные «О», знак изумления и восторга. — Сеньоры,
начинает действовать витамин «Джайнт». Кажется, я действительно приехал сюда
из-за какого-то сундучка. Кажется, мне обещали сундучок с несметными
сокровищами. Так, так, так! Простите, господа, вы, должно быть, представители
«Интер-миллионер-сервис»? Простите, я все вспомнил! Мне нужен телефон,
телеграф, телетайп, телекс! Пардон, где ближайшая аптека?
С этими словами Сиракузерс Уже Не Под Вопросом подхватился,
забыв о мольберте со своим шедевром, ринулся, покатился куда-то к Невскому.
На другом берегу канала участковый помогал Юрию Игнатьевичу
Четвёркину раскочегарить старину «этриха».
Валентин Брюквин и сестры Вертопраховы, увлекшись
демонстрацией силы и красоты, забыли о дворничихе в слуховых очках, а та,
воспользовавшись этим, исчезла. Да-да, она исчезла, просто-напросто испарилась.
Автор не склонен сваливать всю вину за этот прорыв в сюжете
на юных гимнастов. Конечно, это он, в первую очередь он сам виноват в
бесследном исчезновении дворничихи на платформах. Великодушный читатель поймет
и простит, но обескураженный автор временно удаляется, предоставляя событиям…
Глава 5
в которой Питирим Кукк-Ушкин впервые в жизни прислушался к
своему «внутреннему голосу», но было уже поздно
Зрелище танцующих под окнами девочек вызвало непривычные
слезы. Оказалось, что слезная влага имеется у всех людей, не исключая и пожилых
одиноких «инвенторов».
— Какое безобразие, — бормотал Питирим Филимонович
себе под нос. — Танцы, художественная гимнастика у вас под окнами, какое
безобразие!
«Какое наслаждение видеть красивый гимнастический танец двух
девочек-близнецов, — думал он, смахивая слезки. — Какая, понимаете
ли, эстетика, какая поэзия!»
Он отошел от окна в глубину «лаборатории», и там, под
сводами камина, его ждал новый сюрприз. Под сводами камина, облокотившись лапой
на решетку, стоял внушительных размеров кот, с глазами мореплавателя и ученого,
с усами философа, в шкуре простого кота.
— Это твой обидчик, Онегро, — сказал Кукк-Ушкин,
своему пуделю. — Ату его! Куси!
Увы, долгожитель Онегро и ухом не повел. Изможденный ужасной
гонкой прошедшей ночи, он спал возле камина, прямо под ногами обидчика.
Обидчик улыбнулся глазами мореплавателя, и лапой мушкетера
указал «инвентору» на нетолстую бело-зеленую книжицу, лежащую на горке
каменного угля возле камина.
— Какое нахальство! — сказал Питирим
Филимонович. — Влезть в камин и принести книгу. Какое нахальство!!
«Как это мило — принести незнакомому человеку новинку
литературы и предложить оную без всяких поползновений к вознаграждению, это
очень мило!» — подумал он одновременно с неприятным высказыванием.
