— Что там было хорошего?
— Друзья. Коммандер Сагара, сержант Коннор, рядовой Гах… Они меня спасли, они меня учили всему… И они до сих пор там где-то сражаются. Ищут флоты и базы Рива, уничтожают их, останавливают работорговцев…
— Попробую сформулировать мое мнение о твоем призвании — а ты поправишь меня, если что-то не так. Во-первых, Синдэнгун — самое сильное и приятное впечатление твоей жизни. Ты встретил там замечательных людей, которым хотел подражать во всем, в том числе и в их призвании. И хотя с тех пор ты встретил немало других хороших людей — отец Андрео, капитан Хару, наконец, Бет — твои воспитатели из Синдэна были первыми, а значит, уже этим имеют преимущество перед остальными. Во-вторых, тебе до сих пор хочется мстить, — второе предположение она высказала осторожно, внимательно глядя в то место, где были бы глаза Дика, если бы он перестал смотреть в пол.
Он поднял голову и их взгляды встретились.
— Да, — сказал мальчик тихо. — Мне хочется мстить. Я хочу, чтобы Рива не осталось в этом мире. Чтобы все они или перестали быть Рива или… чтобы умерли все. Я не стал бы убивать детей и женщин, как они. Ни один воин Синдэна не стал бы. Но я бы разбросал их по всей Империи, чтобы двое из них никогда не встретились друг с другом, потому что где их двое — там дом Рива, а я хочу его уничтожить.
Он раскраснелся и глаза его разгорелись.
— Я очень хороший пилот, миледи. Это не гордыня, потому что дар — не от меня, а от Бога. И вы это знаете, иначе не определили бы меня на левиафаннер — тут нужны самые классные пилоты, нигде нельзя так развить дар, как здесь. Я бы стал разведчиком, я бы прошарил все сектора, ведущие от Тайроса — и нашел бы Картаго.
— Но, Дик, монашеское призвание — это любовь к Богу, а не жажда мести.
— Вот и отец Андреа то же самое говорил.
— Давай тогда разберемся с Бет. Все-таки она моя дочь, и меня касается напрямую ее судьба. Скажи, может такое быть, что Бет… произвела на тебя столь сильное впечатление просто потому, что была первой девушкой, с которой ты провел достаточно много времени?
— Я не знаю, миледи, — убитым голосом сказал Дик. — Но когда я ее не вижу, я как будто не дышу.
Констанс не знала, что ответить. Будь у нее самой опыт подобных любовных переживаний… Но его не было. Была девчоночья влюбленность в преподавателя истории, потом — такая же, в нового священника в соборе Св. Иоанны. Могла ли она сказать о себе этими словами — «я как будто не дышу»? Похоже, что нет. Потом ее выдали замуж за Якоба, и то, что сложилось из уважения к очень хорошему человеку, воину и правителю, взаимной верности и помощи, они стали называть любовью. Она никогда не была романной всепоглощающей страстью, потому что ни Констанс, ни Якоб не были людьми страстными. Она знала, что страсть обманывает и заводит в беду — но, похоже, Дик это знал и сам, а Бет еще получит свою нахлобучку. Но что-то же нужно сказать прямо сейчас…
— Бедный мой мальчик, — сказала она, и обняла его как сына.
«А ведь по возрасту он мог быть мне сыном… Если бы Донован выжил, ему было бы столько же…» Донован — они с Якобом заранее придумали имя первенцу, и когда ее чрево выбросило умершего младенца, для нее он остался Донованом. Следующему они побоялись давать имя заранее… и оказались правы…
А этот мальчик с пяти лет не знал, что такое материнская рука на плече. Может быть, он грезил об этом так же страстно, как она — о тяжести младенческого тельца на руках. Она нашла себе Бет, а он, наверное, убедил себя, что нуждается не в женской ласке, а в мужской дружбе. Но тело порой труднее обмануть, чем разум… И тогда он…
…Тоже нашел Бет? О, Господи… Она собирается отнять у ребенка не конфету, а хлеб.
Дик сипло вдохнул, и как-то окаменел под ее рукой.
— Не надо меня жалеть, миледи… Не то я сам начну себя жалеть, а мне этого нельзя.
— Почему? — тихо спросила она. — Жалость — начало милосердия, Дик. Человек, который немилосерден к себе, будет немилосерден и к другим. Неужели жизнь так плохо обходилась с тобой? Неужели тебе совсем не встречались люди, которые любили и жалели тебя? И неужели тебе самому никогда не хотелось никого пожалеть? Но ты ведь защищал слабых в школе — не только потому что хотел предстать героем? Неужели у твоей жалости всегда сжаты кулаки? Разожми их, Дик. Открой ладони.
Его плечи опустились, обмякли.
— Похоже, я сделала ошибку. Не нужно было устраивать тебя на корабль. Нужно было — отдать в большую семью, где у тебя были бы младшие братья и сестры. Чтобы ты их учил держать хаси
[27]
, завязывать шнурки на ботинках, а самых маленьких помогал пеленать и носил на плечах…
Дик то ли коротко застонал, то ли кашлянул, а потом рывком отодвинулся, почти отшатнулся, назад, чем-то крайне изумленный.
— Леди Констанс, — сказал он. — Не надо больше. Я понял.
— Дик, я вовсе не хотела…
— Я знаю, что вы не хотели — само получилось. Вы… Я сказать не могу, что вы сейчас для меня сделали. Вы же правы, Бет — первая девушка, с которой я… говорил дольше чем полчаса кряду. Я же просто разрывался от того, что не знал — хочу я быть с ней, или нет. А теперь… То есть, я и теперь не знаю, но знаю, что должен решить…
— Надеюсь, ты не будешь торопить меня с освобождением от вассалитета, чтобы ты мог сразу по прибытии на Санта-Клару отправиться в командорию Синдэн?
— Нет, миледи. То есть, если бы Вы разрешили…
«Это было бы слишком сильное искушение для тебя, мальчик», — Констанс улыбнулась.
— Обещаю: когда срок твоего ученичества закончится и ты достигнешь совершенных лет, чего бы ты у меня ни попросил: разрешения уйти в Орден или руки Бет — я дам тебе. Второе — если Бет захочет, но у тебя будет безусловный приоритет перед всеми остальными молодыми людьми. А теперь послушай, Дик. Отдашь ли ты себя Богу или женщине — в обоих случаях нечестно предлагать незрелый плод. Читал ли ты житие Иоанна Оксонского?
— Это как он расстался со святой Юдифью на три года? — Дик энергично кивнул. — Да, это правильно. Если я не выдержу — значит, это была не любовь, а так…
«Скорее уж она не выдержит… Впрочем, об этом он и не подумал. Мужчины все-таки есть мужчины, даже самые лучшие из них в первую очередь думают о себе…»
— Я не настолько строга, чтобы запрещать вам переписываться. Хотя… Думаю, Бет такой запрет только утвердил бы в любви к тебе. Она, кажется, дала тебе Ростана?
— Да, миледи. Только Бет совсем не похожа на эту дурочку.
«Гораздо больше, чем ты думаешь — но тебе сейчас лучше этого не говорить; да ты и не пожелаешь слушать».
— А теперь — мы выйдем отсюда и пойдем в каюту Гуса заниматься гэльским?
— Благодарю, миледи. Только вам будет трудно со мной. У меня нет способности к языкам.
— Не верю. Ты знаешь два языка и можешь бегло объясняться на третьем — а значит, ты вполне в силах освоить орфографию.
