— Убери ее, кавалер Ходкевич, назад, под землю, — застонал Жигеллон. — А мне вели вина подать.
Маржанка повернулась и вышла, словно и не замечая, как гусарская латная рукавица вцепилась в ее руку повыше локтя. Простучали сапоги конвоиров, хлопнула внизу дверь.
— И что все это значит, сударь мой? — отважился спросить Ходкевич.
— Прошлое всегда нас нагоняет, — пустыми глазами уставившись в потолок, изрек Громобой. — Беспутным юношей я был, бес крутил душой, как хотел. Всякое случалось. А когда на поле брани клюнула татарская стрела не в сердце, а в крестик нательный, кинулся я грехи замаливать. Взял обет никогда к женщинам не прикасаться, защищать земли христианские. Так и жил, позабыв призраки нечистой совести. Видно плохо молился, не получил полного избавления.
Ходкевич покачал головой.
— Господь тебе судья, пан. Только на суде не выплывет ли вся эта история? Ведьму-то крепко допрашивать будут.
— Мнится мне, — заметил Жигеллон, делая изрядный глоток и не чувствуя винного вкуса, — не будет никакого суда.
И как в воду глядел.
Под вечер постучался в ворота Кривин в сопровождении двух своих ратников.
— Отчего не на границе ты с хоругвью своей? — спросил Ходкевич. — Или передумал?
— Пришел поклон тебе земной отвесить, — сказал Кривин, слезая с коня. — Ростовщик злата отсыпал не канителясь. Хоругвь идет в сторону Ливонии, как и уговаривались. Хочу на суд посмотреть.
— Так он не здесь будет, а в Кракове. Есть там особые люди церковные, которым по роду занятий положено с сатанинскими отродьями дело иметь.
— Как, не станете сжигать ее? А как же умученные? А заточение пана Жигеллона? А попытка захвата поместья? Ты же посланник королевский, сударь Ходкевич, особа с полномочиями…
— Куда торопиться?
Кривин покачал головой.
— Тяжело спать, когда ведаешь — ходит по земле эдакое чудовище в ангельском обличье. По мне, так надо голову отсечь и к ноге приложить, чтобы, значит, не вернулась в другой раз, а потом все вместе в костер кинуть. Место то, понятное дело, солью засыпать, чтобы даже трава не росла на поганом пепле…
Ходкевич, занятый уже другими заботами, — прибыло войско королевское, — откланялся:
— Лучше бы тебе, пан, следовать в сторону Ливонии. Оставь это дело на Церковь и короля.
— Что ж, — обескуражено проговорил Кривин. — Дам коням роздых, и тронусь.
* * *
Дважды в день Маржанку выводили из подвала на свежий воздух. В эти мгновения ни ратники, ни офицеры старались не выходить на двор, опасаясь сглаза и порчи. Слухи о вурдалачке ходили страшные, молва стократ преумножила ее преступления.
Карлика держали на конюшне, прикованным к столбу. От еды он отказывался, только шумно лакал воду и зыркал крысиными своими глазами. К нему ратники тоже опасались подходить близко, словно к раненому зверю.
На прогулке приблизился Кривин к Маржанке.
— Ну что, тварь демонская, исчадье адово! — воскликнул он. — Небось жалеешь, что мало душ сгубила?
— Заставить тебя язык проглотить, или сам умолкнешь? — милым голосом спросила Маржанка.
— У меня оберег есть, не страшен мне твой дурной глаз, — расхрабрился Кривин. — При свете солнца, небось, власть твоя испаряется, словно туман над болотом?
Самозванка громко и отчетливо произнесла несколько слов из числа тех, что заставили бы покраснеть и погрязшего в грехах ландскнехта.
— Ах ты, курва! — Кривин кинулся вперед и с размаху ударил кулаком по лицу пленницы.
Гусары кинулись и оттащили разбушевавшегося наемника.
— Что такое? — появился Ходкевич. — Пан Кривин, ты заставляешь меня пожалеть, что доверил тебе службу. Оставь пленницу и ступай к своему коню. Дорога на север начинается сразу после разрушенной мельницы, аккурат после пруда.
— Конями таких разрывать надо, — прорычал Кривин, раздраженно стряхнул с себя гусар и действительно зашагал к конюшне.
Маржанка громко и безобразно рассмеялась окровавленным ртом:
— Тебе бы только с бабами воевать… Чтоб руки отсохли твои, и все остальное хозяйство!
Гусары захохотали, Ходкевич погрозил пальцем полонянке:
— Велю кляп забить, если еще подобное услышу.
Маржанка замолчала.
Мало кто успел разглядеть, как во время потасовки Кривин умудрился вложить в ладонь полонянки узкое стальное шильце…
Подойдя к конюшне, Кривин увидел толпу служек и недавно прибывших в поместье солдат.
— Что случилось? — спросил он, взяв седло и водружая его на конскую спину.
— Карлик помер, — ответили ему. Действительно, маленькое уродливое тело лежало, свернувшись калачиком. Один из воинов осторожно ткнул в него алебардой, потом осмелел и пинком перевернул труп.
Горло карлика было аккуратно перерезано.
Ходкевич быстро провел опрос и закусил губу. Его провели!
Ни Кривин, ни его люди не приближались к конюшне в то время, когда могло произойти убийство. Думать можно было на кого угодно из прибывших солдат.
— Маржанку стеречь в оба, — отдал он распоряжение.
— До встречи на границе, посланник королевский, кавалер Ходкевич! — крикнул Кривин от ворот, помахав рукой. — Примерно накажите душегубицу!
Ходкевич тоже махнул ему рукой, разглядывая мертвого карлика.
«Этого точно надобно сжечь, — решил он. — И, по совету Кривина, засеять пепел солью…»
Так и поступили с помощником самозванки.
Утром следующего дня пан Жигеллон решил спуститься в погреб и еще раз глянуть на Маржанку. Давний неискупленный грех тянул его к ведьме, как магнитом… Ходкевич, опасаясь, как бы пан не зарубил свою мучительницу, пошел следом.
Но на сене лежал один только плащ и отомкнутые кандалы.
— Что за морок? — схватился за саблю молодой кавалер. — Дверь же наружная заперта! Куда она испарилась?
— Здесь еще одна есть, — напомнил Жигеллон и ринулся в страшную комнатку.
Замок, установленный сызнова, оказался вскрыт так же ловко и аккуратно, как кандалы.
Тело умученных давно вынесли и захоронили, реторты и прочие непонятные сосуды разбили рукоятками сабель, пыточные инструменты упаковали в сундук для суда. Все же остальное на дубовом столе, покрытом бурыми пятнами, оставили на месте.
Сейчас высокие и странно мерцающие свечи горели по углам комнаты, на столе и стенных крюках, знаки на стенах тускло мерцали болотными огнями.
На звук шагов Маржанка медленно повернулась. Была она совершенно без одежды, и нагота ее тела, подсвеченного огнями, показалась Ходкевичу омерзительной.
