– …сказал за завтраком, что ему нездоровится и он, пожалуй, полежит у себя…
– Понятно, ему нужно выспаться перед ночью полнолуния, когда восстанут мертвые.
– Да, наверное, – Эрствин не уловил в моем голосе иронических ноток, до того был поглощен своими проблемами, – еще он сказал Лане, чтобы собиралась. Он хочет, чтобы она прожила неделю в монастыре блаженной Ателиты, молясь вместе с монашками о восстановлении милости гунгиллиной над нашим родом… С настоятельницей он уже договорился. Лана вдруг начала плакать, что она не хочет в монашки…
– Вот как! Она осмелилась возражать барону? А я думал…
– Да нет, она не то, чтобы возражала – только плакала… Я думал, что папа на нее прикрикнет, но он всего лишь сказал: “Не говори глупостей, Лериана, это только на неделю, пока все уляжется”…
– Ага! Он боится за нее, – догадался я, – или просто не хочет, чтобы она видела, что будет происходить в Большом доме… Гангмар возьми, но что же там произойдет?!
– Я не знаю, Хромой, – убитым голосом промолвил Эрствин, – не знаю… Но они собираются разделаться с Лигелем. После завтрака Лана ушла к себе плакать дальше, а папа вернулся в свой покой. Я уже собрался уходить – ну, мне же еще нужно было выяснить насчет вороного жеребца – как вдруг к нам постучали… Я открыл дверь – Сектер! Он спросил, может ли папа его принять, я ответил, что барону нездоровится. Тогда Сектер сказал, что он только на минуту. Я проводил его, распахнул перед ним дверь в папин покой, затем он вошел, а я притворил дверь, оставив щель… Потом я сделал вид, что ухожу, потопал ногами на месте… А сам остался… Я знаю, это неблагородно!..
– Пустяки, Эрствин…
* * *
Возможно, у меня есть дар предвидения? Не знаю, что подтолкнуло меня, но перед тем, как явиться на плац, я собрал кое-что из своих вещей – книги, костыль бедняги Роди, несколько безделушек – и отнес к молодому священнику. Я попросил его принять мое имущество на хранение. Это было несколько странно и, возможно, выглядело не совсем прилично, но добродушный сын колбасника не отказал мне. Позевывая (было еще довольно рано), он распахнул передо мной дверь, пригласил к себе и велел сложить все в один из ларей в углу. Я сгрузил барахло в пустой ларь – прежде, когда здесь распоряжался отец Томен, в нем были книги.
– Спасибо, отец… – я так и не знал, как его звать.
– …Ренки. Отец Ренки.
Благодушие попика простиралось настолько далеко, что он даже предложил мне взять ключ от ларя с собой. Но я, поблагодарив, отказался – мол, не настолько же я погряз в ересях и грехах, чтобы не доверять слову пастыря. Затем мы распрощались, отец Ренки призвал на меня всяческие благословения, а я вручил ему несколько монет “на нужды прихода” и отправился на плац, чтобы приступить к службе в отряде капитана Лонкопа.
Когда я притопал на пустырь, служивший обычным местом сбора у нашей братии, там были уже все новички. Я поздоровался, несколько человек что-то буркнули или кивнули в ответ… Пока что солдатским братством и не пахло. Я занял место с краю и украдкой оглядел парней. Честно говоря, выглядели они не отрядом, а толпой. Нормального снаряжения не было почти ни у кого. Я в своей проклепанной куртке, со шлемом и настоящим боевым оружием выгодно отличался от большинства. Вот из-за угла показался наш капитан, сопровождаемый Бибноном и прочими “старичками”. Он прошел вдоль неровного строя новобранцев, те постарались приосаниться и принять молодцеватый вид, но, на мой взгляд, без большого успеха. Капитан, кажется, разделял мое мнение. Во всяком случае, глядел он на нашу толпу скептически.
– Стать в шеренгу! – наконец бросил он.
Мы выполнили эту команду, довольно неловко – но тут уж никто не виноват, мы собрались на плацу впервые.
– Достать оружие, погляжу, у кого что есть, – снова буркнул Лонкоп, затем добавил, – посмотрите внимательно на моих парней…
Капитан кивнул в сторону ветеранов отряда и помолчал с минуту, должно быть, давал нам время разглядеть их.
– …Пока что каждый из них – ваше начальство. Каждый может отдать вам приказ. И так будет до тех пор, пока я не увижу, что вы чего-то стоите. А вот этот вот, мастер Ропит Вздох, будет нашим сержантом.
Капитан указал пальцем на высоченного дядю, выглядевшего еще более унылым, чем сам Лонкоп. Уныло висящие усы, щеки, сальные пряди по обе стороны печального лица, невыразимо грустные глаза… Позже я убедился, что прозвище “Вздох” подходит сержанту как нельзя лучше – он все делал с печальными вздохами: ел, пил, спал, отдавал команды солдатам, даже сражался… Полная противоположность живчику Роди… Не знаю уж, почему капитан назначил сержантом именно Вздоха – ничего особо примечательного, кроме роста, в этом человеке не было. Затем Лонкоп, сопровождаемый сержантом, прошелся вдоль нашего кривого строя. Он без спешки оглядывал каждого новобранца, оценивал принесенное снаряжение, время от времени кивал Вздоху и распоряжался выдать кому щит, кому шлем или копье… Тот вздыхал и что-то корябал себе на покрытой воском дощечке – писать он не умел. Когда черед дошел до меня, капитан оглядел мои доспехи, одарил меня вымученной улыбкой и заявил:
– Тебя, Писарь, то, что я сказал, не касается. Ты поступаешь в распоряжение мастера Бибнона. Будешь таскать за ним его колдовскую снасть, а то он так растолстел, что уже с трудом носит самого себя, – Ропит, кстати, снова вздохнул, – если хочешь, можешь завести себе осла. Барахла у нашего чародея много…
* * *
– …И что же было дальше?
– Сектер сказал: “Вы счастливый человек, ваша милость, а мне не удастся выспаться сегодня”. Потом они о чем-то очень тихо говорили, я не разобрал, но что-то насчет предстоящей ночи. Я услышал, как папа говорит: “Мастер, я все равно не верю вам до конца, имейте в виду! И не думайте, что после того, как Лигеля не станет, вы сможете обойтись без меня”. “Барон, без вас мой план теряет смысл”, – ответил Сектер, – “доверяете вы мне или нет, но вы мне нужны”. Затем они почти сразу распрощались… И все… Я ушел к себе.
– И больше ничего?
– Почти ничего. Они и говорили-то минуты три-четыре. Я вроде бы слышал что-то о моряках с имперских галер и наемниках… Но я не уверен… Хромой, как мне быть?
– Ну, что я могу тебе сказать? Первая заповедь солдата – верность своему отряду. В твоем случае это означает верность семье. Я уверен, что ты не должен предавать отца.
– Но, возможно, мне следует поговорить с ним? Напомнить о том, чему он сам меня учил, напомнить, что Лигель все же…
– Нет, друг мой. Это было бы славно, но это лишено смысла. Твой отец совершил слишком много дел, чтобы бросить их ради слов. Понимаешь? Все, что ты можешь ему сказать, он уже сказал себе сам. Он сам себя убедил. Поэтому, даже если ты ему повторишь все снова – это бессмысленно. Он участвует в таком предприятии, которое не бросают на полпути. Меннегерн, наемники, проповедники, Сектер… Слишком много уже сделано, слишком многие впутаны в заговор… Нет, такие дела не бросают, начав.
