Эмерсон попрыгал и встал передо мной. Я вытянул правую руку.
— Здравствуй, — сказал я.
Обезьяна сделала шаг вперед, схватила мою руку и потрясла ее.
— Предполагаю, — сказал я, — что там наверху достаточно много таких, кто делает повседневную работу: слуг, поваров, проституток, солдат, артистов. Поскольку они находятся здесь недавно, они еще не могли хорошо узнать друг друга, поэтому пара новых лиц среди других артистов вряд ли кого насторожит. Я возьму Эмерсон и посмотрю, как нам удастся смешаться с остальными. А ты подождешь здесь около часа, потом поднимешься наверх и попробуешь сделать то же самое.
— Мне кажется, уже довольно поздно. Может быть там, наверху, их сейчас не так уж много.
— Просперо всегда был не прочь повеселиться. Он может кутить каждую ночь допоздна. Мы увидим. Осмотрись вокруг. Может найдешь подходящее место для ночлега.
— Хорошо, — кивнул он.
Мы поставили лестницу, я вскарабкался на нее, Эмерсон рядом. Перед нами было несколько коридоров. Я выбрал одни из центральных на уровне первого этажа. Он вывел меня как раз во двор, который походил не больше не меньше, как на цыганский бивуак. Он был освещен факелами и кострами, разделен натянутыми веревками на секции, которые были заполнены палатками и тентами. Сквозь эти импровизированные стены можно было услышать обрывки разговоров, звуки скрипок и гитар, люди танцевали, пили, ели, дети плакали, собаки бродили, в дальнем конце двое мужчин дрались. Двор со всех сторон был окружен зданиями, которые сообщались между собой. Самым мощным из них казалось то, что было на северной стороне. Оно было освещено лучше других и подойдя к нему в процессе своей прогулки, я понял, что большая часть шумов доносилась из него.
Никто не остановил меня и даже Эмерсон не был уникален в качестве ручного зверя. Тут было два дрессированных медведя и группа ученых собак.
Несколько кругов по двору, и любопытство, которое мы, возможно, вызвали, уступило место равнодушию. Я выяснил, что некоторые из слуг, артистов и различных служащих занимали помещение в северном крыле двора. Но при ближайшем осмотре эти комнаты оказались маленькими, сырыми, лишенными окон и вентиляции, как правило. Поэтому мне стало понятно, почему многие предпочитают оставаться на улице. Позднее я узнал, что это — бывшие монашеские кельи. По достоинству оценив их стойкость и силу духа, я нуждался в убежище, которое было бы в более тесном соседстве с основной жизненной артерией здесь.
Чуть позднее я встретил Петерса в пестром костюме, который слонялся, как и я. Он согласился с моими размышлениями по поводу нашего пристанища. Мы провели эту ночь в конюшне. Никто против этого не возражал и даже, казалось, никто не заметил дальнейший осмотр этого помещения привел нас в укромный уголок за стойлами, где можно было привязать Эмерсон таким образом, чтобы он в случае необходимости мог легко освободиться. Мы с Петерсом обосновались на небольших полатях, куда, похоже, складывали ненужную упряжь. Я уже привык к конюшням во время службы в кавалерии и мое пребывание здесь было своеобразным продолжением.
Мы с Петерсом ели суп с хлебом за общим столом для артистов. Эмерсон добывал себе продукты второго сорта и таким образом, похоже, удовлетворял свои потребности. Подозреваю, что это были фрукты и овощи, остававшиеся после пиршеств Просперо.
Дни шли. Мы провели большую часть недели изучая расположение и делая карту этого места. Что касается знати и их свиты, богатых купцов и их сопровождения, мы видели их нечасто и издалека, но Ван Кемпелена среди них не было. Не было видно и Энни. И в то время, как я считал, что знаю Грисуолда по моему ночному кошмару с ямой, то мимо Темплтона и Гудфелло я мог пройти, даже не узнав их. А январь уже перешел в февраль. Я боялся что-либо предпринимать, пока мы как следует не ознакомились с обстановкой. Но этот момент уже приближался и я уже задумывался над ходом наших действий.
События однако предупредили какие бы то ни было шаги с моей стороны. Как-то раз мы с Петерсом возвращались в конюшню после завтрака, собираясь порепетировать номер, который мы придумали: немного мимики со стороны Петерса, Эмерсон был акробатом, а я шутом. Мы надеялись этим добиться доступа в часть аббатства, до сих пор закрытую от нас. Когда мы подошли поближе, то услышали жалобные крики и поспешили узнать, в чем дело.
Их источник, очевидно, находился в центре довольно большой толпы непосредственно перед конюшней. Когда мы протиснулись вперед, крики продолжались, но я не мог понять, что там происходит.
— Подними меня на плечи, Эдди, — сказал Петерс.
Я согласился, присел на корточки. Он взобрался мне на спину, я ухватил его за щиколотки и встал. Он был тяжелый, но ловкий. Он пробыл на высоте недолго, потом спрыгнул вниз. При этом он произнес проклятия.
— Что там? — спросил я.
— Они порют парня, — сказал он, — совсем мальчишку. Спина совсем голая. Плетью.
Он толкнул локтем мужчину справа.
— Эй, приятель, — спросил он, — за что его?
Мужчина ответил что-то по-испански.
— Украл зерно предназначавшееся лошадям принца, — перевел Петерс. — Просперо приказал выпороть. Он и несколько его людей наверху впереди. Наблюдают.
Крики прекратились. Мы подождали, когда толпа начала расходиться. Я хотел взглянуть на Просперо. Петерс спросил одного из людей, кто из присутствующих на площади был принцем. Нам указали на высокого красивого мужчину, стоявшего среди министров и придворных, который пересмеивался с ними, когда мальчика отвязывали. Он сказал что-то человеку, который руководил наказанием — что, я так и не разобрал, потому что смотрел мимо него.
Она стояла в дверном проеме здания слева от меня, подняв руки к губам, с расширившимися от ужаса глазами, чуть не плача. Энни. Она повернулась, не заметив меня, и удалилась внутрь. Я немедленно последовал за ней.
Это здание — на западе — соединяло монашеские апартаменты с укрепленным зданием, где была резиденция Просперо и убежище его соратников. На каждом этаже был коридор, по сторонам которого были расположены комнаты большего размера, чем кельи, но не такие роскошные, как в северном здании, и не такие просторные, как в восточном.
Когда я дошел до коридора, внимательно посмотрел в оба его конца, то заметил, как она удаляется из-за поворота направо от меня, где, я знал, была расположена лестница.
— Энни! — позвал я, но она почти уже скрылась из вида.
Я бросился следом и, когда добежал до лестницы, стал взбираться вверх через ступеньку.
Снова поворот на север, на этот раз слева от меня. Впереди. Теперь уже недалеко. Быстрее.
— Энни!
Она замедлила шаг, оглянулась, остановилась, внимательно посмотрела, когда я приблизился, освещенный верхними окнами. Ее нахмуренные брови сами собой расправились, потом она заулыбалась.
— Эдди!
