Однако на этом дело не закончилось. Потом он сел.
— Полегче. Полегче, Вальдемар, — сказал я.
— Что вы со мной делаете? — спросил он.
— Как обычно, — ответил я, — хочу задать вам несколько вопросов.
— Где Лиги?
— Не знаю точно. Я торопился, поэтому решил справиться без нее.
— Боже мой! Боже мой! Теперь я понимаю, что произошло.
— Скажите мне, пожалуйста.
— Ее присутствие смягчало вашу неуемную энергию. Без нее выход энергии стал неконтролируемым. Вы анимировали меня снова, но я не ожил!
Он медленно поднял руку. Один глаз (правый) пришел в движение, чтобы посмотреть на нее. Другой же оставался в прежнем состоянии.
— Это ужасно, — констатировал он, остановив на мне зловещий взгляд.
— Одну минутку, и я верну вас в прежнее состояние — как меня учила Лиги, — а сейчас ответьте мне на пару вопросов. Ведь я не повредил вашим способностям, не так ли?
— Я могу то, что мог всегда, — сказал он, медленно соединяя руки.
— Думаю, мне следует направиться в Толедо. Что вы скажете в связи с этим?
— Я скажу: да, надо направиться в Толедо.
— И это все?
— Эти сведения связаны с Энни, поэтому ничего больше сказать не могу.
— Склонен считать это хорошим знаком, — сказал я.
Он начал медленно потирать руки. Потом поднял их и потрогал свое лицо.
— Что вы знаете о По? — спросил я.
— Я не понимаю вопроса. Он слишком общий.
— Извините. Что он делает сейчас?
— «Сейчас» — бессмысленное определение. Ваши миры движутся по разным временным орбитам.
— Учитывая только его орбиту, — сказал я, — с момента нашего взаимного перемещения до настоящего момента на протяжении того отрезка времени, которое я провел здесь, что вы можете сказать о его положении?
— Понимаю, — сказал он, перекрещивая руки и дотрагиваясь до плеч. — Он все еще не понимает, что произошло. У него есть признаки сомнения относительно устойчивости собственной психики. Ему бы хотелось основать собственный журнал, но он не может найти лиц, заинтересованных в его финансировании. Скорее всего, он пребывает в подавленном состоянии.
— Я бы хотел поговорить с По. Могли бы вы доставить его сюда, если я увеличу силу месмерического воздействия?
— Нет. Это мне не подвластно.
— Могли бы вы отправить меня к нему?
— Нет.
— А как насчет королевства Энни на берегу моря? Могли бы мы встретиться там?
— Не думаю, но позвольте мне… Нет.
— А могли бы вы послать ему весточку. Я хочу убедить его, что я существую, Энни существует, что он не сумасшедший.
— Я мог бы попробовать, но не знаю во что это выльется.
— Попробуйте.
Он тяжело осел и внезапно упал на спину, сложив руки на груди.
— Все, — объявил он медленно.
— Удалось?
— Да.
— Не могли бы вы сказать, какую форму это приняло?
— Нет. Дайте мне отдохнуть…
Я проделал все в обратном порядке: с помощью пассов забрал энергию, которой я его наделил. Дробный стук раздался снова со стен и с потолка, стул поехал ко мне, потом упал. Вальдемар испустил необычайно жалобный стон, глаза его закрылись, и крышка захлопнулась сама собой.
Я убрал свечи и пошел готовиться к путешествию.
Сон Эдгара Алана По был потревожен. Он проснулся рано и безуспешно попытался вспомнить, что он видел во сне. Наконец, он встал и оделся. Небо на востоке постепенно стало бледнеть. Он открыл входную дверь и вышел, чтобы посмотреть восход.
Во дворе он увидел крохотный сверкающий замок. Он сделал шаг вперед, и замок исчез. Когда он подошел к месту, где стоял замок, там была лишь горка песка.
Игра света, наверное…
6
Она шла босиком по берегу моря. Ночь была тихая и беззвездная. Однако, море само по себе слабо отсвечивало, и ей было достаточно этой маленькой иллюминации. Она шла кругами, то подходя к воде, то удаляясь от нее. Она не могла вспомнить, почему она так делала, но точно знала, что это важно. И она продолжала.
В одном месте черная кошка пробежала милю, в другом — яма образовалась в центре ее круга. Вокруг нее теперь плясали языки пламени, а среди них — блестящее лезвие. Она продолжала идти. Почему она делала это? Это важно — вот почему. О, да.
Человек лежал ничком возле ямы. Да. Надо, чтобы он заглянул внутрь. Правильно. Хорошо. Убрать языки пламени. Да. Он зашевелился?
Она пошла быстрее. А что он видит? Ужас. Конечно. Он видит, что…
Она пронзительно вскрикнула, и море поднялось, захлестывая пламя, человека, яму…
Она широко раскинула руки, и материя пространства была разорвана. Она ступила в образовавшийся проход.
От постоянного вздрагивания повозки я открыл глаза. Из темного угла сиденья напротив меня смотрела черная кошка. Наверное, десять секунд я наблюдал за ней, пока не пришел в себя и не понял, что это был парик Петерса, который свалился с головы, когда тот задремал.
Я протер глаза, сел и поискал бутылку с водой. Потянул одеяло с колен повыше, чтобы прикрыть и грудь. Отпил воды, потом еще.
Добрую половину ноября мы уже ехали в повозках, нанятых нами со сменой лошадей. Пиренеи были ужасны, Наварра — унылой. Не успел я изучить основы французского, как пришлось начинать сначала с испанским. У Петерса опять было преимущество передо мной — результат пребывания в Мексике, — но как он объяснил: «Это все уличный испанский, Эдди. Ни один уважающий себя caballero не захочет услышать это при народе. И поверь мне, все они себя уважают.»
— При народе, — добавил он.
Передо мной были сожженные поля, сгоревшие дома, деревянные кресты. Неоспоримые признаки войны окружали нас. Мы часто вынуждены были останавливаться, испытывали другие трудности, но своевременные указания Вальдемара и запас золотой монеты помогали продвижению вперед. Для меня, как для солдата, в этом было что-то привлекательное и, вместе с тем, ужасающее.
Испанский вошел в нашу жизнь новым словом, обозначавшим военные действия, с помощью которого они продолжали противостоять французам — guerrilla. Оно означало огонь и стрельбу перебежками, засады, короткие атаки в тылу противника. Испанцы отказывались участвовать и выдерживать крупные сражения, и это, как в прежние века, сейчас работало против Франции. Это дорого обходилось французам, выматывало и истощало их.
Я отвернулся от навевающего уныние пейзажа. Спустя некоторое время повозка неожиданно дернулась и пошла быстрее. Я услышал назойливое «Кар-р!» откуда-то сверху, где лежал багаж, и Грин порхнул вниз к парику Петерса. Очевидно, птица устала от опеки Дупина и, воспользовавшись нашим последним визитом, покинула его дом, появившись на канатах «Эйдолон» со стороны набережной и приветствуя меня бодрым «Vingt frames pour la nuit, monsieur», когда я поднимался наверх после интервью с Вальдемаром.
