— Ты в могильник захотела? — cорвалось с Игоревых уст, хотя он вовсе не то собирался вымолвить.
— Может и так?
— С чего бы вдруг? Я-то сватов к Севу засылаю!? — попытался Ингвар смягчить Игореву глупость.
— А, вдруг, не пойду за тебя.
— Не пойдешь — поведут!
— Но, но, не очень-то. Не маленькая! — неожиданно задорно ответила Влада, но вдруг уставилась на парня, словно отметив про себя какие-то незримые другим перемены, начиная от цвета глаз и кончая мимолетным выражением страшной муки.
Ингвар воспользовался этим моментом — пока его любимая и Игорь, тот, который в нем сидел, пристально разглядывали друг друга — взял, да и притянул Владу к себе и впился в ее сочные губы томительным поцелуем… Она вздрогнула всем телом, но затем, закрыв голубые очи, ответила на этот страстный призыв, как много недель назад.
— Я должен идти, лада моя! Я должен. Каждый воин на счету. Но мы еще вернемся.
— Ингвар! — она отпрянула… — Нет! Ничего! Иди пока. И вернись поскорей!
— До свидания!
— Прощай! — заплакала она.
— Человек — кузнец своего счастья! Не поможет ему ни Бог, ни Дьявол, ни Богородица! И даже чертова бабушка — и та не поможет! Счастлива мать, видя детей победителями. Счастливы победители, оставшиеся ими навек. Счастлив мудрец, который ничего не знает, ведая многое. И влюбленный поначалу тоже счастлив. По-своему счастлив даже дурак! — продолжил размышления Игорь, догоняя отряд, слегка опередивший его.
Златоус остался на лодье, чтобы полностью подготовить судно к отплытию, рассчитывая на быстрое возвращение братьев.
«Тысячелетнее господство христианской религии исполнено таким стоном и такой болью, как ни одно другое в истории человечества. Язычество не знало религиозных войн. Но мне не обязательно быть пророком, чтобы предсказать, сколько их будет еще развязано впереди во славу Господню,» — размышлял Игорь, все еще кусая губы — издали доносился отзвук смертельной сечи.
* * *
Действительно, отобрав право на свободу воли, и предложив взамен право на рабство до гроба, святые отцы ввергли народы в пучину вековых распрей, ловко подменив флегматичность Господа защитой собственных жизненных интересов, интересов посредников, наместников и толкователей.
Преследуя Каббалу, христианская церковь сама закабалило половину цивилизованного мира. Впрочем, мир и стал таким цивилизованным под знаком Креста, а ведь сказано было — не сотвори себе кумира. Презрев и эту заповедь, каждый поклонник Иисуса носит на груди его символ, бьет челом у святых икон с изображением небесного семейства, покупает, а то и продает, реликвии Распятого бога. И все бы ничего, у каждого — свои обереги. Но забыв, что гонимый свят, Христианская Церковь и выпестованные ею общества столетиями будут распинать инакомыслящих в буквальном и переносном смысле, всеми правдами и неправдами. Еще не побит камнями Парацельс, еще нет и в помине Коперника и Бруно, еще не отрекся Галилей, пока что не рожден и не погиб де Бержерак. Добрая традиция найдет продолжение и в наши дни — чего стоит преданный анафеме граф Толстой? Перед кем угодничали твои служители, Господи, когда посреди демократической первопрестольной уложили полторы тысячи русских людей, поднявшихся сбросить ярмо. Потому и положили, что поднялись…
А Творение завершено, и не во власти людей что-то изменить, переделать. Всех несогласных, всех, кто не с Их Богом, всех, кто не желает отречься, ждет смерть от слуг Его, сам Бог простит, он милосердный, но люди не простят.
Но и теперь, уже приобщившись к достижениям прогресса, всемогущие пастыри, как прежде, правят бескультурным, хоть и цивилизованным стадом.
Есть одна сила, с которой даже им не сладить вовек. О нее разбиваются все попытки причесать любую паству под одну гребенку. И сколько бы с ней ни боролись — она крепнет с каждой новой схваткой. Потому, что мощь эта дана нам от Рода. Это извечная неудовлетворенность Человека самим собой. Это дерзость — поспорить с Богами. Это еретическая смелость объять необъятное, стать с ними в один ряд. Это птица Феникс — возрожденное Язычество. И тот, кто достигнет божественных высот, взвалит на себя ответственность Бога. Встав на плечи гигантов, будь готов принять титана на собственные плечи.
Каждый должен ответить за свершенное им, всякому воздастся по делам, а не по букве законов, сочиненных от имени Иисуса ли, Иеговы ли, Магомета или самого Аллаха.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. СЕМИ СМЕРТЯМ НЕ БЫВАТЬ
Златогор не желал помощи Мерцаны, и поэтому не участвовал в ритуале вызывания Великих Вод. Жрец смотрел на вершину Кволтицкой горы, что виднелась южнее Арконы. Там, среди дубовых рощ дымился Храм Сварога.
Огнем и мечом прошелся враг по руянской земле. Разграблено святилище златого Триглава близ Стопень-камня, как прежде в Щецине. Никого не пощадили христиане. Даже немых служительниц Матказеми — и тех вырезали всех до единой. И по всему острову уж третий день подряд горели брошенные хозяевами хутора и усадьбы.
— Кволтицу взяли! — молвил Златогор.
— Значит, князя больше нет, — откликнулся Инегельд.
— Он держится! Разве не чуешь!? На перешейке идет бой! Это значит — враг со всех сторон. Они разделили свои силы.
— Не надо много смекалки, чтобы выдумать такое. Ага! Ну, вот и гости пожаловали! Этим город не нужен. Им нужен Храм. Их влечет к себе золото Свентовита.
С моря к острову подходил вражеский флот. Кресты на парусах не оставляли сомнения в его принадлежности. Инегельд насчитал два десятка длинных одномачтовых шнекаров и дракаров, среди них выделялись два крупных судна — кноры.
— Больше не могу! Я пойду, Инегельд! Семи смертям не бывать, а одной — не миновать! — внезапно сказал Златогор и добавил. — Я бы выбрал тебя, потому что отныне у ругов не будет капищ. Дорога — вот их святилище отныне. Но, что бы ни случилось — не смей, как я, марать себя разрушительной злобой!
— Ты решил! Я не смею осудить твой выбор! — мужчины обнялись.
Старик вышел. Параситы, стоящие на страже у дверей, проводили древнего земным поклоном. Он тоже поклонился им в ответ…
— Пойду и я, Великий! — подошел к Инегельду седой Веремуд, сотня которого уже рассеялась средь извилин берега внизу, поджидая заморских гостей.
— Не зови меня великим. Лишь Он один носит это имя. Я всего лишь путник на перекрестке, у которого ничего не было до сей поры, кроме скальдскапа и мечей, — ответил тот.
— И это немало! Я поспешу. Сейчас они начнут, — в дверях Веремуд обернулся, и все поразились, насколько бледен старый воин. — Неужели, наши волхвы не выстоят против силы Распятого бога? — тревожно спросил он.
— Держись! Вон идет туча. Уж громыхает Перун, — ободрил его Инегельд.
— Еще отец мой говаривал — на бога надейся, а сам — не плошай! — улыбнулся старик в ответ, и с этими словами Веремуд скрылся из виду.
