Диз ступила с гладких обсидиановых плиток на грубую мостовую друидских кварталов, не видя ничего, кроме белого шрама на лихорадочно-алой коже, неуловимо напоминавшей цвет лица женщины из леса. Этот шрам был для Диз маяком, путеводной звездой, огоньком костра в ночной степи, и она шла к нему легко и радостно, как идет на плаху уставший бежать.
А когда железная рука уперлась в ее грудь, споткнулась, едва не упав, и посмотрела на внезапную преграду с таким изумлением, словно была до этого мгновения уверена, будто в мире не осталось никого, кроме них...
Но – ах, Господи, Диз, неужели ты не знала, что и теперь это не будет так просто?
– Тебе сюда нельзя,– спокойно сказал тот, чья самоуверенная рука посмела встать у нее на пути.
Диз смерила быстрым взглядом низенького плешивого монашка в фиолетовой рясе, с наглым спокойствием смотревшего ей в лицо. Его ладонь, упиравшаяся в тяжело вздымавшуюся грудь Диз, была твердой, как камень.
Она мгновенно прикинула свои шансы и, небрежно усмехнувшись, шагнула в сторону. Через миг ее меч со свистом рассек воздух. А еще через миг она лежала на земле лицом вниз, обезоруженная, с заломленной высоко за спину рукой, и все та же тяжелая ладонь сжимала ее затылок, вдавливая лицом в грязь.
– Ты пришла убить,– по-прежнему спокойно проговорил друид у нее за спиной.– Тебе сюда нельзя.
Он отпустил ее. Диз перевернулась, села, задыхаясь, бросила взгляд туда, где несколько секунд назад видела Дэмьена. Поздно. Улица пуста, и впору усомниться, не было ли то, что она видела, плодом ее воображения.
Диз поднялась, морщась от снова разыгравшейся боли в раненом плече, повернулась к монаху, терпеливо ожидавшему ее дальнейших действий. Скользнула взглядом вокруг, пытаясь отыскать свой меч. Нашла, но с места не двинулась.
– Уйди с дороги, друид,– сказала она.– У меня здесь дело.
– У тебя может быть только одно дело, чтобы иметь право войти,– спокойно ответил тот.– Но у тебя такого дела никогда не будет. Поэтому уходи, пока можешь. Если ты еще раз попытаешься использовать силу, мне придется убить тебя.
Ей стало бы смешно от этих слов, если бы она только что не убедилась, что этот ублюдок справляется с ней, как с ребенком. Но все равно... Убить ее? Чушь.
Ее нельзя убить.
– Он мне нужен,– с нажимом сказала она.
– Я это вижу.
– Отдайте его мне.
– Здесь ничто не дается даром. Он заплатил своей прежней душой за право получить новую. Что ты можешь дать мне за право распоряжаться его новой душой?
– Забирайте мою!
– Она мне не нужна.
Диз задохнулась от ярости, схватилась за несуществующую рукоятку меча.
– Впрочем,– спокойно произнес друид,– у тебя есть кое-что, чем ты могла бы заплатить за вход.
– Что?
Он масляно улыбнулся, сложил руки на объемном животе, благостно прищурился, но его глаза были ледяными.
– Твоя коса.
«А потом отрежешь косу»,– сказала ей девочка в синем там, в ненастоящих воспоминаниях о ненастоящей жизни. А она тогда ответила: «Никогда».
Никогда.
Не так.
Ведь иначе все потеряет смысл.
– Нет.
– Тогда уходи. Пожалуйста.– Друид развел пухлыми ручками, то ли приглашающе, то ли растерянно.– Пока можешь.
Диз повернулась и пошла к пустому проему в стене. Она была оглушена, раздавлена, уничтожена. Она согласилась бы на все, на все, на все — она отдала бы всю свою кровь до капли, всю свою душу до фибра, всю себя без остатка, но не косу. Нет, нет. Не так.
Шатаясь, Диз вышла в пасмурный темный Вейнтгейм. За ее спиной, всего в какой-то сотне футов, за всего лишь одной стеной, лежал ее враг, беспамятный, беспомощный, сжигаемой лихорадкой, ей оставалось лишь подойти и вонзить в него нож – не в сердце, нет, и даже не в легкое – в печень, медленно, сладостно, войти в него стальной плотью своей ненависти, войти, войти, войти...
Не такой ценой?
Любой ценой.
* * *
Когда Дэмьен открыл глаза, за окном было темно. В раму были вставлены витражные стекла, и он отстраненно отметил это, прежде чем понял, что находится в гораздо более комфортабельном помещении, чем раньше. Хотя, конечно, после недельного отдыха под открытым зимним небом любой сарай показался бы ему роскошными апартаментами. Хоть сквозняка нет. Э, да тут даже камин.
Дэмьен сел, слабо закашлялся, с удивлением отмечая, что в груди почти не дерет. Он прижал ладонь ко лбу. Кажется, холодный, хотя судить трудно. Сколько же времени прошло?.. Он помнил, как лежал под вейнтгеймским небом, как снег скапливался на его ресницах, как трудно стало их поднимать... Помнил, как жгло в груди и голове, помнил злость. Правда, не мог вспомнить, на кого и за что.
Теперь злости не было, боли тоже. Дэмьен встал, выпрямился, с наслаждением хрустнул онемевшими суставами, наклонился, выпрямился снова. Кажется, все в порядке. Голова немного кружится... и страшно хочется есть, а так – все отлично.
– Добрый вечер,– сказал Мариус, и в его голосе прозвенела улыбка.
Дэмьен резко вскинул голову, тут же поняв, что делать этого не стоило: перед глазами все поплыло, и пришлось опять сесть.
– Я не слышал, как вы вошли,– сказал он.
– Ну конечно,– кивнул друид, подходя ближе. Его улыбка стала шире, и Дэмьен, взглянув на него снизу вверх, вдруг с удивлением понял, что этому монаху, должно быть, еще меньше лет, чем ему показалось сначала.– Как ты?
– Вроде бы хорошо,– неуверенно проговорил Дэмьен.– Сколько я тут провалялся?
– Шесть дней.
– И только? – удивленно переспросил он.– Черт, мне казалось, у меня легкие разрываются.
– Так и было. Двустороннее воспаление. Но теперь все в порядке. Ну-ка, вдохни.
Дэмьен подчинился, без труда вгоняя в легкие теплый воздух, прогретый потрескивающим в камине огнем. Мариус удовлетворенно покивал.
– Неделю назад, когда тебя только принесли сюда, твое дыхание было слышно на весь этаж.
– Я должен был умереть.
Друид безмятежно улыбнулся:
– Нет. Если уж ты не умер в колодце, не умер бы и вне его. Обычно мы вылечиваем пневмонию за четыре дня, но в твоем случае немного затянули процесс. На самом деле ты вполне здоров уже двое суток, но мы решили, что тебе стоит как следует отоспаться. Ведь впереди самое трудное.
– Что на этот раз? Мне предстоит провести десять дней в кухонной печи?
Мариус рассмеялся, покачал головой:
– Нет, Дэмьен. Твое тело натерпелось от нас достаточно. Теперь мы оставим его в покое.
– Позвольте мне выразить от его имени безграничную признательность,– проворчал Дэмьен, поворачиваясь к огню. Было странно ощущать прикосновение к лицу теплых струй воздуха. Непривычно, но очень приятно. Его вдруг невыносимо потянуло в сон.
