Диз прошла через деревню, ступила на постоялый двор, вызвав мгновенную вспышку паники. Прежде чем ужас перешел в ярость, она достигла конюшни, подошла к первому попавшемуся коню, не глядя полоснула мясистым от крови лезвием по спине замешкавшегося конюха и взлетела в седло. Через минуту Диз даль Кэлеби покинула деревню, в которой Дэмьен провел последние три года, покинула не оглядываясь, оставив за собой жутким шлейфом восемнадцать трупов, первым из которых была Клирис, вдова маляра Эрика, а последним – пятнадцатилетний Инбер из соседней деревеньки, всего неделю назад с превеликим трудом устроившийся конюхом в этот постоялый двор и страшно гордившийся новым назначением. Она так никогда и не узнала, что то кровавое утро черным пятном растеклось по летописи деревни и что память о ней сохранилась не как память о бездушной молодой дряни, которую буквоед-староста на всеобщую беду выходил, чтобы казнить за убийство,– а как о белом призраке смерти, который пришел из неведомых краев, промчался по селению стремительной кровавой чумой и улетел прочь на черном, как сажа, коне, должно быть, к другим обреченным, а может, обратно в преисподнюю.
Впрочем, последнее предположение было правдой.
Диз даль Кэлеби, очнувшись от долгого забытья, снова была жива и, пригнувшись к холке вороного коня и вжав в его гриву залитое слезами спокойное лицо, мчалась обратно в преисподнюю.
* * *
Вейнтгейм впивался в небо остроконечными шпилями серо-синих башен, холодно поблескивал золотистыми глазами сторожевых огней. Дэмьен никогда не бывал здесь. Он знал лишь, что это большой, темный и странный город, на три четверти занятый друидскими храмами и принадлежащими им территориями, а светское население в основном состоит из рабочих и купцов, так или иначе участвующих в добыче и сбыте обсидиана. Казалось, сам город был высечен из куска застывшей черной породы: кладка отливала мертвенной синевой, а тонкие зубцы крепостных стен казались ломкими и острыми, как стекло.
Дэмьен въехал в крепостные ворота Вейнтгейма в три часа пополудни, через шестнадцать дней после смерти Клирис. Когда он проходил стандартный въездной досмотр, пошел снег.
«Ранняя в этом году зима»,– подумал Дэмьен, пуская кобылу шагом по мелкой вейнтгеймской брусчатке. Здесь и мостовые, кажется, не такие, как везде,– темные, гладкие, каждый камень отполирован чуть ли не до блеска. Пока еще не скользко, но – почти. Оттого идешь и едешь с опаской. Может быть, поэтому все здесь ходят так тихо. Хотя у ворот отнюдь не людно: прохожих мало, торговцев нет вовсе – впрочем, вон на углу старая женщина в темном платке торгует свежими вафлями с подвесного лотка... День был ясным, светлым, несмотря на затянувшие небо облака – они были такими белыми, что казалось, будто солнце не спряталось за ними, а рассеялось в тягучей патоке, растеклось по всему небу, от края до края. И из этой ослепительной белесой лужи на скользкую мостовую редкими хлопьями падал снег.
Дэмьен решил не углубляться в город и свернул в первую встретившуюся гостиницу. Выглядела она непритязательно, но у него и так почти не осталось денег. Он собирался продать кобылу – все равно ему вряд ли придется возвращаться.
Гостиница оказалась всего лишь постоялым двором на три комнаты. Назывался он «Черная цапля». Хозяин, вернее, хозяйка, как понял Дэмьен, присмотревшись к тощему, коротко стриженному созданию неопределенного возраста, в самом деле напоминающему птицу, мрачно нависла над толстым фолиантом в кожаной обложке, видимо, усиленно сводя дебет с кредитом. Заметив Дэмьена, она грубовато поинтересовалась, что ему угодно. Услышав ответ, немного оттаяла.
– У меня как раз есть свободная комната,– сообщила она.– Маленькая, правда, но чистая. К тому же вы ведь один, сударь, не так ли?
– Да,– с усилием кивнул Дэмьен, отгоняя сумасшедшую мысль о том, что это всего лишь самообман.
– Надолго к нам?
«Навсегда»,– подумал Дэмьен и ответил:
– Пока не знаю. Неделю пробуду точно.
Хозяйка приуныла. Дэмьен утешил ее, заказав вместе с номером стол и намекнув, что неплохо бы подкрепиться прямо сейчас. Пока она отдавала приказание такой же сутулой и угрюмой служанке, он осматривал помещение. В самом деле, тесно, зато чисто. И темно. Как же здесь темно, даже днем...
– Чего-то еще? – поинтересовалась хозяйка, когда обед был подан. Дэмьен кивнул ей на стул рядом с собой.
– Угостите себя стаканчиком портвейна,– предложил он,– и расскажите мне о вашем городе.
Ее мрачное лицо просияло, и Дэмьен понял, что попал в точку. Должно быть, ей одиноко здесь. Хотя это странно. Гостиница у самых ворот, тут должно всегда быть полно клиентов.
– Что вас интересует, милорд? – спросила она, основательно подкрепившись терпким бледным вином, которое Дэмьен из вежливости заказал и себе тоже.
– Почему в городе так мало народу?
– Разве? – удивилась она.– А вы были в центре?
– Нет, но...
– Тут, у ворот, всегда тоска,– махнула рукой женщина.– К нам мало приезжают...
– Почему? Это ведь столица округа, разве нет?
– С тех пор как наш лорд перенес резиденцию в Орстон, сюда никто, кроме торговцев, и не заглядывает. Самая что ни на есть провинция.
– Но почему? У вас очень красивый город.
– Да? – Его почему-то насторожила ее улыбка.– Это снаружи, милорд.
– Возможно,– согласился Дэмьен,– но у вас здесь так чисто...
– Снаружи, милорд,– со значением повторила женщина, ткнув в потолок узловатым пальцем.– Снаружи и друиды хороши.
Вот как. Ему даже не понадобилось заводить разговор о том, что его на самом деле интересовало.
– Расскажите мне о них,– с азартом попросил он.
Хозяйка бросила на него подозрительный взгляд.
– Да вы, часом, не к ним собрались? – внезапно враждебно спросила она.– Коли так, то ищите себе другое пристанище! Я с этими душегубами знаться не стану!
– Нет-нет,– поспешил успокоить ее Дэмьен.– Просто я столько слышал о них... Что в них такого ужасного?
Она еще какое-то время смотрела на него из-под кустистых бровей. Дэмьен старательно изображал невинную заинтересованность, и в конце концов она поверила.
– Душегубы они,– вздохнув, повторила хозяйка.– Душегубы... Нет... душееды.
– Что?
– Выедают они душу. Поедом. Кто в их поганый храм заходит, тому уж возврата нет. То есть тело-то, бывает, и выживет... порой... А душа – нет ее, улетела, сожрали гады эти...
– Что значит «сожрали»? – терпеливо переспросил Дэмьен.
– Ну вот... вот смотрите, милорд.– Она подалась вперед, пытливо заглядывая ему в лицо болезненно поблескивающими глазами, и Дэмьена внезапно охватило двойственное ощущение: уверенность, что сейчас она вцепится в его предплечье костлявой старушечьей рукой, и воспоминание о мутных глазах тэбергского менестреля. Оба эти чувства были отвратительными.– Смотрите, есть парень хороший... молодой, красивый... ладный... вроде вас... Идет он в эту крепость проклятую, выходит – не скоро выходит... Возвращается к своей матери, переступает порог, и улыбка – прежняя, ясная... А в глазах темно. Пустые глаза. Никакие. Прощай, говорит, мама. Прощай. И улыбается, как прежде...
