– И что же? – поднял дворянскую бровь Бутурлин.
– Зарубили, наверное? – хмуро пробормотал Андрей.
– Вот именно это слово употребил визитер, – сказал
Арсений. – Редактор рубрику зарубил.
Андрей рассмеялся:
– Евреи придумывают, русские «рубят». Там сейчас такая
ситуация.
Все трое опустились в кожаные кресла вокруг низкого круглого
стола. Хуа принес портвейны и сигары и растворился в стене.
– Ну так что же случилось? – Лучников все больше
злился и нервничал.
– Андрей, на тебя готовится покушение, – сказал
отец. Лучников облегченно расхохотался.
– Ну, вот я так и знал – начнет ржать. – Арсений
Николаевич повернулся к Бутурлину.
– Арсений, тебе, наверное, позвонил какой-нибудь
маразматик-волчесотенец? – смеялся Лучников. – В «Курьере» дня не
проходит без таких звонков. Чекистский выкормыш, блядь кремлевская, жидовский
подголосок… как только они меня не кроют… придушим, утопим, за яйца повесим…
– На этот раз много серьезнее, Эндрю, – вместе с
этими словами и голос Бутурлина стал намного серьезнее.
– Сведения идут прямо из СВРП, – холодно и как бы
отчужденно Арсений Николаевич стал излагать эти сведения. – Правое
законспирированное крыло Союза Возрождения Родины и Престола приняло решение
убрать тебя и таким образом ликвидировать нынешний «Курьер». Мне об этом
сообщил мой старый друг, один из еще живущих наших батальонцев, но… – у
Лучникова-старшего чуть дрогнул угол рта, -…но, смею заверить, еще не
маразматик. Ты знаешь прекрасно, Андрей, что твой «Курьер» и ты сам чрезвычайно
раздражаете правые круги Острова…
– Сейчас уже и левые, кажется, – вставил Фредди
Бутурлин.
– Так вот, мой старый друг тоже всегда возмущался твоей
позицией и Идеей Общей Судьбы, которую он называет просто советизацией, но
сейчас он глубоко потрясен решением правых из СВРП. Он считает это методами
красных и коричневых, угрозой нашей демократии и вот почему хочет помешать
этому делу, лишь во вторую голову ставя наши с ним дружеские отношения. Теперь,
пожалуйста, Федя, изложи свои соображения.
Арсений Николаевич, едва закончив говорить, тут же выскочил
из кресла и зашагал по ковру, как бы слегка надламываясь в коленных суставах.
Лучников сидел молча с незажженной сигарой в зубах. Мрак
мягкими складками висел справа у виска.
– Андрюша, ты знаешь, на какой пороховой бочке мы
живем, в какую клоаку превратился наш Остров… – Так начал говорить товарищ
министра информации Фредди Бутурлин. – Тридцать девять одних только
зарегистрированных политических партий. Масса экстремистских групп. Идиотская
мода на марксизм распространяется, как инфлюэнца. Теперь любой богатей-яки
выписывает для украшения своей виллы собрания сочинений прямо, из Москвы.
Врэвакуанты читают братьев Медведевых. Муллы цитируют Энвера Ходжу. Даже в
одном английском доме недавно я присутствовал на декламации стихов Мао Цзэдуна.
Остров наводнен агентурой. Си-Ай-Эй и Ка-Гэ-Бэ действуют чуть ли не в открытую.
Размягчающий транс разрядки. Все эти бесконечные делегации дружбы, культурного,
технического, научного сотрудничества. Безвизный въезд, беспошлинная торговля…
– все это, конечно, невероятно обогащает паше население, но день за днем мы
становимся международным вертепом почище Гонконга. С правительством никто не
считается. Демократия, которую Арсений Николаевич с сотоварищами вырвали у
Барона в 1930 году, доведена сейчас до абсурда. Пожалуй, единственный институт,
сохранивший до сих пор свой смысл, – это наши вооруженные силы, но и они
начинают развинчиваться. Недавно было экстренное заседание Кабинета, когда
ракетчики Северного Укрепрайона потребовали создания профсоюза военных.
Вообрази себе бастующую армию. Кому она нужна? По данным ОСВАГа, 60%
офицерского состава выписывают твой «Курьер». Стало быть, они читают газету,
которая на каждой своей странице отвергает сам смысл существования русской
армии. Понимаешь ли, Андрей, в другой, более нормальной обстановке, твоя Идея
Общей Судьбы была бы всего лишь одной из идей, право на высказывание которых –
любых идей! – закреплено в конституции 1930 года. Сейчас Идея и ее
активный пропагандист «Курьер» становится реальной опасностью не только для
амбиций наших мастодонтов, как ты их называешь, но и для самого существования
государства и нашей демократии. Подумай, ведь ты, проповедуя общую судьбу с
великой родиной, воспитывая в гражданах комплекс вины перед Россией, комплекс
вины за неучастие в ее страданиях и, как говорят они там, великих свершениях,
подумай сам, Андрей, ведь ты проповедуешь капитуляцию перед красными и
превращение нашей славной банановой республики в Крымскую область. Ты только
вообрази себе этот кошмар – обкомы, райкомы…
– Я не понимаю, Федя, – перебил его
Лучников. – Ты что, подготавливаешь меня к покушению, что ли? Доказываешь
его целесообразность? Что ж, в логике тебе не откажешь.
Тяжесть налила все его тело. Тело – свинцовые джунгли, душа
– загнанная лиса. Мрак висел теперь, как овальное тело, возле уютной люстры.
Сволочь Бутурлин разглагольствует тут, развивает государственные соображения, а
в это время СВРП разрабатывает детали охоты. На меня. На живое существо.
Сорокашестилетний холостяк, реклама сигарет «Мальборо», любитель быстрой езды,
пьянчуга, сластолюбец, одинокий и несчастный, будет вскоре прошит очередью из
машингана. До слез жалко мальчика Андрюшу. Папа и мама, зачем вы учили меня
гаммам и кормили кашей Нестле? Конец.
– Постыдись, Андрей! – вскричал Бутурлин. – Я
рисую тебе общую картину, чтобы ты уяснил себе степень опасности.
Он уяснил себе степень опасности. Вполне отчетливо. Отцу и в
самом деле не нужно было называть своего старого друга по имени, он сразу
понял, что речь идет о майоре Боборыко, а покушение затеяно его племянником,
одноклассником Лучникова Юркой, обладателем странной двойной фамилии
Игнатьев-Игнатьев.
Всю жизнь этот карикатурный тип сопровождает Андрея. Долгое
время учились в одном классе гимназии, пока Андрей не отправился в Оксфорд.
Вернувшись на Остров в конце 1955 года, он чуть ли не на первой же вечеринке
встретил Юрку и поразился, как отвратительно изменился его гимназический
приятель, фантазер, рисовальщик всяческих бригантин и фрегатов, застенчивый
прыщавый дрочила. Теперь это стал большой, чрезвычайно нескладный мерин,
выглядящий много старше своих лет, с отвратительной улыбкой, открывающей все
десны и желтые вразнобой зубы, с прямым клином вечно грязных волос, страшно
крикливый монологист, политический экстремист ультраправой.
