– От берега до берега, – ответил Антон.
– В Индии ее был?
– Сорок дней жил в ашраме. Пробирались даже в Тибет
через китайские посты.
– Скажи, Антоша, а на что ты жил весь этот год?
– В каком смысле?
– Ну, на что ты ел, пил? Деньги на пропитание, короче
говоря?
Антон расхохотался, слегка театрально.
– Ну, папа, ты даешь! Поверь мне, это сейчас не
проблема для… ну, для таких, как я, для наших. Обычно мы живем в коммунах,
иногда работаем, иногда попрошайничаем. Кроме того, знаешь ли, ты, конечно, не
поверишь, но я стал совсем неплохим саксофонистом…
– Где же ты играл?
– В Париже… в метро… знаешь там корреспонданс на Шатле…
– Дай затянуться, – попросил Лучников.
Антон вспомнил, что он курит и тут же показал специфическую
расслабленность, особую такую шикарную полуотрёшенность.
– Это… между прочим… из Марокко… – пробормотал он как
бы заплетающимся языком.
Все-таки – мальчишка.
– Я так и понял, – сказал Лучников, взял слюнявый
окурок и втянул сладковатый дымок. Сладкая дрянь. – Ба, вот странность,
только сейчас заметил, что я спрашиваю тебя по-русски, а ты мне отвечаешь на
яки. – Он внимательно разглядывал сына. Все-таки красивый парень, очень
красивый.
– Это язык моей страны! – с неожиданной
горячностью вскричал Антон. Веселости как не бывало. Глаза горят. – Я
говорю на языке моей страны!
– Вот оно что! – сказал Лучников. – Теперь,
значит, вот такие у нас идеи?
– Слушай, атац, ты меня опять подначиваешь. Ты со мной,
я вижу, так и не научишься говорить серьезно. Яки! – Нотка враждебности,
той старой, годичной давности, появилась в голосе Антона. – Яки! Яки,
атац!
Атац, то есть отец, типичное словечко яки, смесь татарщины и
русятины.
Уровнем ниже, в дверях столовой появилась фигура деда.
– Мальчики, обедать! – крикнул он.
Антон вылез из шезлонга и пошел по веранде, прыгая на одной
ноге и на ходу натягивая джинсы. Обернулся.
– Да, я забыл тебе сказать, что я и в Москве твоей
побывал.
– Вот как? – Лучников встал. – Ну, и как тебе
Москва?
– Блевотина, – с удовольствием сказал Антон и,
почувствовав, что диалог закончился в его пользу, очень повеселел.
Дед явно любовался внуком. В дверях столовой Антон дружески
ткнул Арсения плечом. Лучников-средний задержался.
– Арсений, это из-за него ты просил меня приехать обязательно
сегодня. Он что – завтра испаряется?
– Нет-нет. Антошка мне ничего не говорил о своих
планах. Не думаю, что эта троица так быстро нас покинет. Девочки первый раз на
Острове. Антошка предвкушает роль гида. Новая культура яки и жизнь русских
мастодонтов. К тому же рядом и Коктебель с его вертепами. Думаю, что
американочкам на неделю хватит.
Арсений Николаевич вроде бы посмеивался, но Андрей
Арсениевич заметил, что глаза отца смотрят серьезно и как бы изучают его лицо.
Это тоже было не свойственно старику Лучникову и пугало.
– Тогда почему же ты сказал «обязательно»? Просто так,
а? Без особого значения?
«Если ответит „просто так“, „без особого значения“, то это
самое худшее», – подумал Андрей Арсениевич.
– Со значением, – улыбнулся отец, как бы угадавший
ход его мыслей. – У нас сегодня к обеду Фредди Бутурлин.
– Да я его вижу чуть ли не каждый день в Симфи! –
воскликнул Лучников.
– Нам нужно будет вечером поговорить втроем, –
неожиданно жестким голосом – президент в кризисных паузах истории – проговорил
Лучников-старший.
Тогда они вошли в столовую, одна стена которой была
стеклянной и открывала вид на море, скалу Хамелеон и мыс Крокодил. За столом
уже сидели Памела, Кристина, Антон и Фредди Бутурлин.
Последний был членом Кабинета министров, а именно товарищем
министра информации. Пятидесятилетний цветущий отпрыск древнего русского рода,
для друзей и избирателей Фредди, а для врэвакуантов Федор Борисович, член
партии к-д и спортклуба «Русский Сокол», а по сути дела плейбой без каких-либо
особых идей, Бутурлин когда-то слушал лекции Лучникова-старшего, когда-то
шлялся по дамочкам с Лучниковым-средним и потому считал их своими лучшими
задушевными друзьями.
– Хай, Эндрю! – он открыл свои объятия.
– Привет, Федя! – ответил Лучников «по правилам
московского жаргона».
Памела и Кристина – Боже! – преобразились: обе в
платьях! Платья, правда, были новомодные, марлевые, просвечивающие, да еще и на
узеньких бретельках, но все-таки соски молодых особ были прикрыты какими-то
цветными аппликациями. Антоша сидел голый по пояс, только лишь космы свои
слегка заправил назад, завязал теперь в пони-тэйл.
Седьмым участником трапезы был мажордом Хуа. Он отдавал
распоряжения на кухню и официанту Гаври, но то и дело присаживался к столу, как
бы гордо демонстрируя, что он тоже член семьи, поворачивал по ходу беседы
печеное личико, счастливо лучился, внимал. Вдруг беседа и его коснулась.
– Хуа – старый тайваньский шпион, – сказал про
него Антон девушкам. – Это естественно, Крым и Тайвань, два отдаленных
брата. В семьях врэвакуантов считается шикарным иметь в доме китайскую
агентуру. Хуа шпионит за нами уже сорок лет, он стал нам родным.
– Что такое врэвакуанты? – Памела чудесно сморщила
носик.
– Когда в 1920-м году большевики вышибли моего дедулю и
его славное воинство с континента, белые офицеры на Острове Крым стали называть
себя «временные эвакуанты». Временный is temporary in English. Потом появилось
сокращение «вр. эвакуанты», а уже в пятидесятых годах, когда основательно
поблекла идея Возрождения Святой Руси, сложилось слово «врэвакуант», нечто
вроде нации.
Отец и дед Лучниковы переглянулись: Антону и в самом деле
нравилась роль гида. Фредди Бутурлин пьяновато рассмеялся: то ли он
действительно набрался еще до обеда, то ли ему казалось, что таким пьяноватым
ему следует быть в его «сокольской» плейбойской куртке, да еще и в присутствии
хорошеньких девиц.
