Милочка в куртке и шапке с сумкой через плечо прошла через
комнату к выходу и сердито там хлопнула дверью – ей, видимо, не нравилась бурно
развивающаяся родительская пьянка.
– Фи-гу-рист-ка, – запоздало показал ей вслед
слегка уже неверным пальцем десятиборец. – Сколько на вашей
белогвардейщине искусственных катков?
– Три, – сказал Лучников.
– А у нас сто три!
Саша вытащил ногу из-под попки и направился в прихожую. «Моя
походка, – подумал Лучников, – или его?» Гордо неся гордый
лучниковский нос, Саша закрыл за собой дверь плотно и решительно. Явно дети
здесь в оппозиции к коньячным беседам родителей.
– Хоккей, – кивнул ему вслед папа Суп. – Большое
будущее!
– Ну, вот мы и одни, – почти бессмысленно
захохотала Татьяна.
– Так почему же ты не отвечаешь на мой вопрос? –
Десятиборец придвинул свой стул ближе к Лучникову и снова налил рюмки. –
Ну! Профессионалы мы или любители?
– Ни то, ни другое, – сказал Лучников.
– То есть?
– Спортсмены в СССР – государственные служащие, –
сказал Лучников.
Шестая рюмка повисла в воздухе. Челюсть у десятиборца
отвалилась. Таня зашлась от восторга.
– Андрюшка, браво! Суп! Ты готов! Сейчас лягушку
проглотишь! К такому повороту их на семинаре не подготовили!
Она раскачалась на стуле и влепила Лучникову поцелуй в щеку.
Стул из-под нее вылетел, но она не упала (атлетические реакции!), а перелетела
на колени к Лучникову и влепила ему еще один поцелуй, уже в губы.
– Ты, однако, Татьяна… – пробормотал десятиборец. -…Все
же невежливо, между прочим… чужого человека в губы…
– Да он же нам не чужой, – смеялась Таня и
щекотала Лучникова. – Он нам идеологически чужой, а по крови свой. Русский
же.
– В самом деле русский? – удивился супруг.
Лучников чрезвычайно вдруг удивился, обнаружив себя в
зеркале стоящим с открытым гневным лицом и с рукой, в
собственническом жесте возложенной па плечи Татьяны.
– Да я в сто раз более русский, чем вы, товарищ Суп! Мы
от Рюриковичей род ведем!…
– Рюриковичи… белорусы… – хмыкнул десятиборец. –
Дело не в этом. Главное, чтобы внутренне был честный, чтобы ты был нс
реакционный! Ходи за мной!
Железной лапой он взял Лучникова за плечо. Таня, не
переставая смеяться, нажала клавишу музыкальной системы. В квартире зазвучала
«Баллада о Джонс и Ёко». Под эти звуки троица проследовала в темную спальню,
где словно гигантская надгробная плита светилось, под уличным фонарем
супружеское ложе.
– Мне хочется домой в огромность квартиры, наводящей
грусть, – вдруг нормальным человеческим топом произнес десятиборец.
Лучников ушам своим не поверил.
– Что? Что? Ушам своим не верю.
– Суп у нас любитель поэзии, – сказала
Таня. – Суп, это чье ты сейчас прочел?
– Борис Мандельштам, – сказал десятиборец.
– Видишь! – ликуя, подпрыгивала уже на супружеском
ложе Татьяна. – У него даже тетрадка есть с изречениями и стихами, не
хала-бала! Интеллигенция!
– Смотри сюда! – угрожающе сказал
десятиборец. – Вот они и здесь – этапы большого пути. Места не хватает.
Вдоль всей стены на полке под уличным фонарем светились
статуэтки и кубки.
– Почему ты зовешь его Суп? – спросил Андрей. – Почему
ты так метко его назвала?
– Это сокращение от «супружник», – хихикнула
Татьяна.
– Л почему ты ее зовешь па ты, а меня на вы? –
вдруг взревел десятиборец. – Подчеркиваешь превосходство?
Он махнул огромной своей ручищей – крюк по воздуху.
– Что же ты впустую машешь? – сказал
Лучников. – Бей мне в грудь!
– Ха-ха, – сказал Суп. – Вот это по-нашему,
по-товарищески. Без дворянских подъебок.
– Вот оно, – спортивное единоборство двух
систем! – смеялась Таня, сидя па супружеском ложе.
В комнате, освещенной только уличным фонарем, она показалась
сейчас Лучникову настоящей падлой, сучкой, ждущей, какому кобелю достанется.
Скотское желание продрало его до костей, как ошеломляющий мороз.
– Ну, бей, Суп! – тихо сказал он, принимая
тайваньскую стойку.
Началась драка в лучших традициях. Лучников перехватывал
отлично поставленные удары десятиборца и швырял его на кровать. Тот явно не
понимал, что с ним происходит, однако по-спортивному оценивал ловкость партнера
и даже восхищенно крякал.
– Прекрати, Андрей, – вдруг сказала Таня трезвым
голосом. – Прекрати это свинство.
– Пардон, почему это я должен прекратить? – сказал
Лучников. – Я не толстовец. На меня нападают, я защищаюсь, вот и все.
Приемы до конца нс довожу. Суп твой цел и посуда цела…
Вдруг у него взорвалась голова, и в следующий момент он
очнулся, сидя на полу, в осколках, в облаке коньячных паров. Лицо было залито
какой-то жидкостью.
– Жив? – долетел с супружеского ложа голос
десятиборца. Значит, швырнул ему бутылку «Курвуазье» прямо в лицо. В рыло. В
хавалыник. В харю. В будку. Как они здесь еще называют человеческое лицо?
– Таня? – позвал Лучников. Она молчала.
Он понял, что побит, и с трудом, цепляясь за предметы, за
стулья и стеллажи, стал подниматься.
– Поздравляю, – сказал он. – Я побит. Честный
поединок закончился в твою пользу, Суп.
– Теперь катись отсюда, – сказал Суп. –
Выкатывайся. Сейчас я буду женщину свою любить.
Таня лежала лицом в подушку. Лучников в темном зеркале видел
правую половину своего лица, залитую кровью.
– Женщина со мной уйдет, – сказал он. – У
меня разбита голова, а у женщин сильно развит инстинкт жалости.
Таня не двигалась.
– Я так рад, что не убил тебя, – сказал
Суп. – Не хватало только редактора «Курьера» убить. По головке бы за это
нс погладили.
– Таня! – позвал Лучников. Она не двигалась.
– Послушай, уходи по-человечески, – сказал
Суп. – Мы пятнадцать лет с Танькой живем в законном браке.
– Татьяна, пойдем со мной! – крикнул
Лучников. – Неужели ты ее пойдешь сейчас?
