Конечно, этот поход вниз, в бар, затянулся не на десять
минут, а на все тридцать. Разумеется, в «липповском» барс оказалось у Хэлоуэя
не менее трех знакомых, как раз не менее и не более трех человек восседали там
на табуретах. Один из знакомых, некий гонкуровский лауреат, похожий скорее, па
пьянчужку-часовщика, чем на утонченного французского писателя, оказался к тому
ж лучшим другом Октопуса, и это тоже было нормально, потому что из трех
знакомых один всегда был его лучшим другом. С барменом тоже было какое-то общее
прошлое, какие-то сложные отношения, возникшие в последний приезд, какая-то
жалоба какого-то месье Делану, визиты комиссара Привэ, который все-таки оказался,
как и предполагал бармен, хорошим парнем, месье Oктопу ошибался на его счет, но
во всяком случае на теперешний момент никакие неприятности в VI арандисмане
Парижа ему не угрожают, потому что месье Привэ полностью соответствует своему
имени, это «Привэ», это старая Франция, месье Октопу, где люди умели смотреть
друг другу в глаза и понятия не имели о кошмарных чудищах социализма,
компьютерах, месье, наступающих на нас, прошу понять меня правильно, из
Америки, а вовсе не из России, как полагают некоторые, эти чудища социализма,
хранящие память обо всех твоих пустяковых прегрешениях, месье, будь это
перевернутый столик в кафе, или пощечина негодяю, или грошовое полотенце,
пропавшее в отеле, как это случилось с одним польским профессором, вот такое
чудище сыскного социализма, месье, установлено сейчас и в VI арандисмане
Парижа, месье, но вы туда не попали, благодаря месье Привэ, корректман. Тут еще
«неизвестная девушка» стала бунтовать, увидела в окне свою соблазнительную
подружку и хотела убежать вслед за ней, и Хэлоуэю пришлось держать ее обеими
руками за попку и горячо убеждать почему-то по-испански в бессмысленности и
малой эффективности лесбийской любви.
– Слушай, ты мне надоел, Осьминог, – сказал
наконец Лучников, он стал уже поглядывать на часы – как бы не опоздать к
генералу Витте.
Джек тогда выпустил свою девчонку, отвернулся от бармена,
прикрыл ладонью ухо, в которое время от времени что-то бормотал ему
гонкуровский лауреат, матюкнулся на всех доступных ему языках, а их было не
менее десятка, затем в стиле президента Никсона положил Лучникову руку на плечо
и стал выкладывать свое деловое предложение, от которого Лучников едва не
свалился на пол.
– …Послушай старина мне это надоело ты знаешь сколько я
башлей нагреб за последние годы но я клянусь тебе вот этой правой своей рукой
которой делаю Андре все свое основное вот этой незаурядной ручищей которая мне
нужна хотя бы для того чтобы расстегнуть ширинку что я ворочаюсь в этом
блядском бизнесе живых картинок вовсе не для денег ну я вижу ты уже улыбаешься предвкушаешь
как старый Октопус заговорит сейчас об искусстве но я не заговорю хотя и не
вижу причин для застенчивости не заговорю хотя бы потому чтобы ты старая лошадь
с голубой кровью не стала хихикать над ребенком филадельфийского дна да я был
ребенок филадельфийского дна а ты не знал разве о моем ужасном детстве так вот
я тебе скажу хотя бы только то во что ты надеюсь поверишь а если не поверишь я
сброшу тебя со стула и вызову месье Привэ а тот упечет тебя в свой
социалистический компьютер и тебя больше уже никогда не пустят в Париж и ты
будешь как вечный жид носиться тысячелетия по спиралям вокруг Парижа но никогда
уже сюда не попадешь из-за непотребного поведения в баре ресторана «Липп» или
будешь торчать и выть на своем Острове Окей пока не придут красные так вот я
тебе скажу что я кручу свою машинку не для себя а чтобы давать пропитание всей
этой безобразной сволочи которая меня окружает и чтобы осуществлять мечты всей
этой международной неблагодарной мрази то есть моих друзей и если ты и в это не
поверишь клянусь своей пятой конечностью тебя милейший сегодня же вышлют из
Парижа и прикуют цепью к статуе Маркса возле гостиницы «Метрополь» и ты будешь
там сидеть вплоть до того как начнется твоя любимая Общая Судьба а потом
коммисы в знак благодарности выебут тебя батоном докторской колбасы и сошлют в
вечные льды Йошкаролы чего надеюсь никогда не случится потому что я тебя люблю
и ты мой лучший без всякой брехни друг по всем материкам и я твой раб…
Сказав все это в безупречном стиле прежних пьянок, Джек Хэлоуэй
внезапно заговорил, как трезвый.
– Я, знаешь ли, недавно прочел твою книгу «Мы –
русские?» Сногсшибательно! Все эти психологические курьезы. Это свойственно,
быть может, только вам, русским. Англичане, колонизируя острова и прочие
пространства, тут же начинали стремиться к отделению от метрополии. У вас
второе поколение спасшихся, не говоря уже о третьем, начинает мечтать о суровых
объятиях передового, хотя и самого тупого, народа в истории. Суицидальный
комплекс, нравственная деградация… но как все это преподносится в твоей книге!
Браво, Андрей, ни в журналистском мастерстве, ни в мистическом чувстве истории
тебе не откажешь. Ей-ей, татарская сперма отравила вашу аристократию навсегда.
Скажи только честно – воссоединение с Россией, то есть поглощение Крыма Союзом
– это действительно твоя мечта или это… нy… или это такой твой политический
прием? Мы не виделись несколько лет, дружище. Я хотел бы знать, что у тебя за
душой.
Хэлоуэй пожирал Лучникова глазами. Две проволочки W
накалились уже добела, и свет их гасил цветовую мешанину бутылок на стене бара
и окон, открытых на Сен-Жермен-де-Пре. Мир выцвел и теперь полыхал в
черно-белом интенсивном свечении. Мрак благородными складками висел прямо над
головой. Лучников ощущал пожатия дистонии.
– Я никогда не говорил с тобой, Джек, на такие
серьезные темы, – проговорил он… – Я предпочел бы и дальше, Джек, держать
тебя за своего старого друга Октопуса…
Хэлоуэй усмехнулся, да так, что Лучников подумал: тот ли это
человек, которого он знал, вправду ли это Октопус.
– Андрей, нет-нет, нельзя так долго не встречаться. Ты,
должно быть, нс все понимаешь. Ты понимаешь хотя бы то, что любой другой
политический писатель в мире отдал бы много за такую беседу со мной? Ты не
понимаешь, дурачок, что у меня к тебе предложение? Деловое предложение?
– Что у нас общего? – Лучников нажимал пальцами па
глазные яблоки, нo краски мира не возвращались. Тогда он выпил залпом двойной
коньяк и сразу все стало на место. – Если тебя интересует реклама, то
«Курьер» и так отводит много места твоим фильмам. Лючия не сходит с наших
страниц… «Жемчужина Острова», что ты хочешь…
– Чудак! – прервал его Хэлоуэй. – Мое
предложение стоит подороже таких блядей, как Лючия. Мы можем с тобой. Андро,
воссоединить Остров с Россией!
– Что ты мелешь? – Лучников напружинился, схватил
Октопуса за запястье, заглянул в глаза. – Что означает этот вздор?
– Месье Гобо, у вас немножко слишком отросло правое
ухо, – сказал Хэлоуэй бармену, который на другом конце стойки занимался
подсчетами. – Пройдемся, Андрей, по чистому воздуху. Терпеть не могу,
когда у человека в моем присутствии отрастает ослиное ухо.
