Старик является родственником, впрочем, не прямым, а весьма
боковым, премьера Витте. Эвакуировался с материка в чине штабс-капитана.
Остался в строю и очень быстро получил генеральскую звезду. К 1927 году он был
одним из самых молодых и самых блестящих генералов на Острове. Барон его
обожал: известно ведь, что, несмотря на ежедневный, православный борщ. Барон
сохранил на всю жизнь ностальгию к ревельским сосискам. Не подлежит сомнению,
что еще год-другой и молодой фон Витте стал бы командующим ВСЮРа
[1],
но тут его бес попутал, тот же самый бес, что и нас всех уловил,
Андрюша, – любовь к ЕДИНОЙ-НЕДЕЛИМОЙ-УБОГОЙ и ОБИЛЬНОЙ-МОГУЧЕЙ и БЕССИЛЬНОЙ,
то есть, ты уж меня прости, любовь к ЕНУОМБу или, по старинке говоря, к
матушке-Руси, что в остзейской башке еще более странно, чем в наших
скифо-славянских. Короче говоря, генерал примкнул к запрещенному на Острове
«Союзу младороссов», участвовал в известном выступлении Евпаторийских
Гвардейцев и еле унес ноги от контрразведки в Париж. Когда же в 1930-м наши,
Андрюша, родители установили ныне цветущую демократию и отправили Барона на
пенсию, фон Витте почему-то не пожелал возвращаться из изгнания и вот смиренно
прозябает в городке Парижске вплоть до сегодняшнего дня. Мне кажется, что с ним
произошло то, к чему сейчас и я подхожу, Андрей, к. духовному возрождению, к
отряхиванию праха с усталых ног грешника, к смирению внемлющего… – голос
Сабашникова, достигнув звенящих высот, как бы осекся, как бы заглох в коротком,
артистически очень сильном и невероятном по фальши рыдании. Он отвернул свою
светлую лысеющую голову в открытое окно «рено» и так держал ее, давая тихим
прядям развеваться, давая Лучникову возможность представить себе слезы тихой
радости, глубокого душевного потрясения па отвернувшемся лице.
– Чудесно вышло, Петяша, – похвалил
Лучников. – Талант твой мужает.
– Ты все смеешься, – тонким голосом сказал
Сабашников, и плечи' его затряслись: не доймешь – то ли плачет, то ли хихикает.
– Что касается фон Витте, то я думаю, что на Остров он
не вернулся, потому что не видел в наших папах союзников. Меня сейчас
интересует одно – действительно ли он встречался со Сталиным и что думал
таракан о воссоединении.
– Однако я должен тебя предупредить, что старик почти
полностью «куку», – сказал Сабашников.
Лучникову удалось с ходу нырнуть в подземный паркинг на
Сен-Жермен-де-Пре, да и местечко для «груши» – экое чудо! – нашлось уже на
3-ем уровне. А вот «мерседесу», который следовал за ними от Пляс де Фонтенуа,
не так повезло. Перед самым его носом из паркинга, как чертик, выскочил
служащий-негритос и повесил цепь с табличкой «complet». Водитель «мерседеса»
очень было разнервничался, хотел было даже бросить машину, даже ногу уже
высунул, но тут увидел выходящих из сен-жерменских недр двух симферопольских
денди, и нога его повисла и воздухе. Впрочем, путь джентльменов был недолог, от
выхода из паркинга до брассери «Лишт», и потому нога смогла вскоре спокойно вернуться
в «мерседес» и там расслабиться. Успокоенный водитель видел, как двое зашли в
ресторан и как в дверях на них с объятиями набросился толстенный, широченный и
высоченный американец.
Джек Хэлоуэй в моменты дружеских встреч действительно
напоминал осьминога: количество его распростертых конечностей, казалось,
увеличивалось вдвое. Объятия открывались и закрывались, жертвы жадно
захватывались, притягивались, засасывались. Все друзья казались миниатюрками в
лапах бывшего дискобола. Даже широкоплечий Лучников казался себе балеринкой,
когда Октопус соединял у него на спине свой стальной зажим. На какой-то
олимпиаде в прошлые годы – какой точно и в какие годы, история умалчивает –
Хэлоуэй завоевал то ли золотую, то ли серебряную, то ли бронзовую медаль по метанию
диска, или почти завоевал, был близок к медали, просто на волосок от нее, во
всяком случае был в олимпийской команде США, или числился кандидатом в
олимпийскую команду, или его прочили в кандидаты, во всяком случае, он был
несомненным дискоболом. Спросите любого завсегдатая пляжей Санта-Моники,
Зума-бич, Биг-Сур, Кармел и – вам ответят: ну, конечно, Джек был дискоболом, он
получил в свое время золотую медаль, он и сейчас, несмотря на брюхо, забросит
диск куда угодно, подальше любого университетского дурачка. Впрочем, что там
спорить о медали, если нынче имя Хэлоуэя соединяется с другим золотом,
потяжелее олимпийского, с золотом Голливуда. В последние годы на студии
«Парамаунт» он запустил подряд три блокбастера. Начал, можно сказать, с нуля, с
каких-то ерундовых и слегка подозрительных денег, с какими-то никому неведомыми
манхаттанскими умниками Фрэнсисом Букневски и Лейбом Стоксом в качестве
сценариста и режиссера, однако собрал Млечный Путь звезд и даже несравненная
Лючия Кларк согласилась играть ради дружбы со всеобщим любимцем,
сногсшибательным международным другом, громокипящим романтиком, гурманом,
полиглотом, эротическим партизаном Джеком Хэлоуэем Октопусом. И не
просчиталась, между, прочим, чудо-дива с крымских берегов: первый же фильм
«Намек», престраннейшая лента, принесла колоссальный «гросс», огромные проценты
всем участникам, новую славу несравненной Лючии. Последующие два фильма
«Проказа» и «Эвридика, трэйд марк» – новый успех, новые деньги, мусорные валы
славы…
– Андрей и Пит! – приветствовал знаменитый
продюсер вновь прибывших в дверях «Липла». – Если бы вы знали, какое
счастье увидеть ваши грешные рожи в солнечных бликах, в мелькающих тенях
Сен-Жермен-де-Пре. Ей-ей, я почувствовал ваше смрадное дыхание за несколько
тысяч метров сквозь все ароматы Парижа. Тудытменярастудыт, мне хочется в вашу
честь сыграть на рояле, и я сыграю сегодня на рояле в вашу честь,
фак-май-селф-со-всеми-потрохами.
По характеру приветственной этой тирады можно было уже
судить о градусах Джека – они были высоки, но собирались подняться еще выше.
На втором этаже ресторана за большим столом восседала вся
банда: в центре, разумеется, несравненная Лючия, справа от нее Лейб Стокс,
стало быть, нынешний ее секс-партнер, слева Фрэнсис Букневски, то есть партнер
вчерашний; по более отдаленным орбитам красавец Крис Хансен, ее партнер по
экранной любви, а с ним рядом его супружник, лысый губастый Макс Рутэн, потом
камерамен Володя Гусаков из новых советских эмигрантов со своей женой,
почтеннейшей матроной Миррой Лунц, художницей, я также «неизвестная девушка»,
обязательный персонаж всех застолий Октопуса.
