– Понятно, понятно, – закивал Луч. – Мы на
машине, это не сложно…
– А масло? – продолжал провоцировать
Гангут. – А насчет колбаски?
Однако лед был расколот, и ехидство московского
интеллектуала пропало втуне.
– А это вам надо, друзья, в Орел ехать, – поясняли
женщины. – У нас тут, врать не будем, колбасы не бывает. Масло иной раз
подвозят, а за колбасу этого не скажешь. Надо в Орел ехать, и то с утра только.
В этот час уже все продано. Вы сами-то, друзья, куда едете?
– В Москву.
– Ну, там всего навалом! – радостно зашумели
женщины. Они повернули к машине.
– Ну, как по-твоему, что моральней: супермаркет
«Елисеев и Хьюз» или гастрономия в городе Фатеж? – спросил Гангут.
– Не знаю, что моральнее, но «Елисеев и Хьюз» –
аморальнее, – мрачно ответил Луч.
– Значит, вечное издевательство над людьми и вечная
тупая покорность менее аморальны? Тогда позволь тебе преподнести советский
сувенир из глубины России, отвези его на Остров и угости друзей.
Гангут протянул Лучникову плоскую банку консервов. По боку
банки вилась призванная возбуждать аппетит надпись: КАЛЬМАР НАТУРАЛЬНЫЙ
ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ.
Воспоминания об этой банке, о городке Фатеж и еще какая-то
гадость угнетали Лучникова. «Питер» гудел на высотной стальной дороге, солнце
заливало благословенный край, в стекле спидометра отражались рыжие усы
Лучникова, которые всегда ему были по душе, но весь сегодняшний день
основательно угнетал Андрея Лучникова, и он ехал сейчас к отцу в дурном
настроении. Кальмар натуральный обезглавленный? Такого рода воспоминания о
континенте присутствовали всегда. Невразумительное сообщение из Западной
Африки? Перекрестился на светофор? Встреча с этими дурацкими Нессельроде?
Возраст, в конце концов, паршивое увеличение цифр.
Все это, конечно, дрянь, но дрянь обычная, нормальная. Между
тем Лучникова – вот наконец-то нащупал! – угнетала какая-то странная
тревога, необычное беспокойство. Что-то мелькнуло особенное в голосе отца,
когда он произнес: «Нет, приезжай обязательно завтра». Что же это? Да
просто-напросто слово «обязательно», столь не свойственное отцу. Он, кажется,
никогда не говорил, даже в детстве Андрея, «ты обязательно должен это сделать».
Сослагательное наклонение – вот язык Арсения Николаевича. «Тебе бы следовало
сесть за книги…» «Я предложил бы обществу поехать на море…» В таком роде
общался старый «доброволец» с окружающими. Явно вымученный императив в устах
отца беспокоил и угнетал сейчас Лучникова.
Они виделись не так уж редко: собственно говоря, их
разделяли всего один час быстрой езды по Восточному и полчаса кружения по
боковым съездам и подъемам. Арсений Николаевич жил в своем большом доме на
склоне Сюрю-Кая, и Андрей Арсениевич любил бывать там, выбегать утром на
плоскую крышу, ощущать внизу огромное свежайшее пространство, взбадриваться
прыжками с трамплина в бассейн, потом пить кофе с отцом, курить, говорить о
политике, следить за перемещением ярко раскрашенных турецких и греческих
тральщиков, что промышляли у здешних берегов под присмотром серой щучки,
островной канонерки. Крымчане берегли свои устричные садки, ибо знаменитые
крымские устрицы ежедневно самолетами отправлялись в Париж, Рим, Ниццу, Лондон,
а оставшиеся, самые знаменитые, подавались на стол в бесчисленных туристских
ресторанчиках. Налоги же с устричных хозяйств шли прямиком в военное
министерство, так что щука-канонерка берегла эти поля с особым тщанием.
Перед началом серпантина на Сюрю-Кая Лучников на минуту
остановился у обочины. Он всегда так делал, чтобы растянуть чудесный миг –
появление отцовского дома на склоне. Широчайшая панорама Коктебельской бухты
открывалась отсюда, и в правом верхнем углу панорамы прямо под скальными
стенами Пилы-Горы тремя белыми уступами зиждился отцовский дом.
Собственно говоря, здесь тоже не было никакой ностальгии.
Арсений Николаевич построился здесь каких-нибудь восемь-десять лет назад, когда
бурно разрослись в Восточном Крыму его конные заводы. В те времена параллельно
с лошадиным бизнесом невероятно выросла и популярность Лучникова-старшего среди
островного общества. Определенные круги даже намекали Арсению Николаевичу, что
было бы вполне уместно выставление его кандидатуры на выборах Председателя
Временной Думы, то есть практически крымского президента, блестящих данных,
дескать, Арсению Лучникову не занимать: один из немногих оставшихся участников
Ледяного Похода, боевой врэвакуант, профессор-историк, персона, «вносящая
огромную лепту в дело сохранения и процветания русской культуры», и в то же время
европеец с огромными связями в Западном мире, да к тому же еще и
миллионер-коннозаводчик, «способствующий экономическому процветанию Базы
Временной Эвакуации», то есть Острова Крыма.
Уже и еженедельники начали давать репортажи об Арсении
Лучникове, о его удивительном доме на диком склоне, о натуральной ферме за
Святой Горой, о новой породе скаковых лошадей, выведенной на его заводах. Стал
уже создаваться имидж, «Лучников-лук» – длинный худой старик со смеющимися
глазами, одетый, как юноша: джинсы и кожаная куртка.
Трудно сказать, намеренно или случайно отрезал себе Арсений
Николаевич пути к президентству. Однажды в телеинтервью в ответ на вопрос: «А
вас не смущает, что ваш удивительный дом стоит в сейсмически опасной
зоне?"» – он ответил:
– Было бы смешно жить на Острове Крым и бояться
землетрясений.
Эта фраза вызвала бурный всплеск фаталистического веселья и
странной бодрости: как смешно, в самом деле, бояться землетрясений под
радарами, ракетами и спутниками красных, в восьмидесяти километрах от
супердержавы, любимой и трижды проклятой исторической родины – СССР.
