— Не волнуйтесь так, — улыбнулась Альдонса. — В конце концов, разве вы можете нести ответственность за деяния своих предков?
Санчо удрученно покачал головой:
— Прошу прощения, господа… Пусть лекаришки глупый народ — но ведь и в семействе Панса слыхали, будто бы Рыцарь Печального Образа, отправляясь в свой первый поход, вот как раз двадцать восьмого июля… что он был тоже, как бы…
И Санчо покрутил пальцем у виска, стараясь при этом, чтобы жест вышел как можно более деликатным.
— Людям свойственно называть безумным все, что выходит за рамки их понимания, — сухо отозвалась Альдонса. — Когда человек отправляется в далекое трудное странствие, чтобы заступаться за обиженных, на которых, кроме него, всем плевать… конечно, такого человека легче вообразить больным.
Лицо Карраско приобрело нездоровый пурпурный оттенок. Заливая обиду, психиатр приложился к бокалу — благо Фелиса была начеку и вовремя успела наполнить его.
— Но ведь наш сеньор Алонсо, — медленно сказал Санчо, — ведь он тоже отправляется в далекое и трудное… и опасное… и что там говорить, чреватое колотушками путешествие… отправляется ради всеобщего счастья. Посмотрите на него — ведь он в здравом уме?
И все посмотрели на Алонсо, а он поднял свой бокал и осушил его.
— Здравый ум, — сказал он глухо, — здравый смысл, душевное здоровье… велит нам пройти мимо матери, которая, опоив маковым настоем грудного ребенка, тащит его собирать милостыню…
— Да, но… — осторожно начал Санчо. — Но… сможет ли благородный идальго заменить младенцу мать? Пусть даже такую скверную? И куда он денет мальца — в приют? Или сам станет его воспитывать? И сколько таких мальцов ему придется в конце концов подобрать?
Карраско молча сопел, наливаясь вином; Алонсо понял, что дал втянуть себя в спор. Что ему трудно сдержать себя, что он не сможет остановиться:
— Маленькая Панчита, наша соседка, которую каждый день бьет ее скотина-отчим… Тоже любит свою мать! А мать заступается за мужа, выгораживает этого… эту сволочь! А Панчита ее любит! А мы терпим, и проходим каждый день мимо этого дома…
— Алонсо, — тихо сказала Альдонса.
Алонсо опустил плечи:
— Нет, все в порядке… Санчо, друг мой Санчо, ну конечно же я не сумасшедший. Был бы я сумасшедшим — ни за что не пошел бы никуда, да и Самсон, — Алонсо чуть усмехнулся, — никуда не пустил бы меня… Вы думаете, я не понимаю, как буду выглядеть со стороны? Копье, латы, фамильный шлем? Я понимаю, Санчо. Те, за кого я вступлюсь, не скажут мне ни единого доброго слова. Даже те, которым я на самом деле смогу помочь. Никто. Они будут плевать мне вслед. Они будут кидать в меня камнями и комьями грязи. Если я упаду — они будут топтаться по мне, если попытаюсь усовестить их — они будут ржать и хлопать в ладоши. Издевательства, унижения, кровь и грязь — вот что ждет меня в дороге, а вовсе не слава. А я в здравом уме. И я почему-то иду? Почему, а?
— Почему? — тихо спросил Санчо. — Вы наверное верите, мой господин, в эту старую легенду? Что с каждым шагом Росинанта… приближается новый Золотой Век, и когда-нибудь новый Дон-Кихот сумеет защитить, ну, всех на свете несправедливо обиженных. Что одно его имя будет вселять, ну, ужас в сердца негодяев… И наступит время, когда не будет униженных нищих старух, и брошенных детей, и этих, ну, падчериц, которых избивает отчим…
— Золотой Век никогда не настанет, — жестко сказал Алонсо. — Вернее… нет. Не так. Не знаю, настанет ли Золотой Век. Знаю, что должен идти… Что на дороге должен быть Дон-Кихот. Что он должен любить Дульсинею…
Он набрал в грудь воздуха. Наверное, он сказал бы что-то очень важное — но речь его оборвал Карраско, уже пьяненький, но все еще переживающий обиду:
— Да, кстати, насчет наследственности! Мы тут все спорим, был ли Рыцарь Печального Образа сумасшедшим в медицинском смысле этого слова… Допустим, это действительно спорный вопрос. Но вот наследственность Дон-Кихота… Для того, чтобы оказаться в зоне риска, сеньору Алонсо достаточно иметь в предках одного только сеньора Кристобаля Кихано!
Карраско встал и, покачиваясь, направился к портрету за портьерой. Дернул в сторону тяжелый бархат, открывая взглядам бледное, одутловатое лицо со стеклянными глазами; еще один портрет, еще один Дон-Кихот, но только стыдливо задернутый шторкой от посторонних глаз.
— Это, милейший Санчо, — с нажимом произнес Карраско, — прямой потомок Рыцаря Печального Образа, один из предков нашего Алонсо, который в свое время тоже вступил на стезю Дон-Кихотства… Это сеньор Кристобаль Кихано! Диагноз на диагнозе, принудительное лечение не представилось возможным провести, в конце концов безумец погиб от аркебузной пули… И этот человек — предок нашего Алонсо! А вы смеетесь надо мной, когда я предлагаю сеньору Кихано еженедельные психиатрические тесты…
— Фелиса, ты оглохла, кто-то пришел, — излишне резко сказала Альдонса.
Карраско замолчал. Возможно, понял, что, протрезвев, пожалеет о сказанном.
— Сеньор Авельянеда! — объявила Фелиса.
— Добрый вечер, любезные сеньоры, — радостно забормотал сосед еще заранее, в коридоре. — Ой… Кто это у вас? Неужели прибыл тот самый Санчо Панса? Здравствуйте-здравствуйте, любезный Санчо!
Как трогательно он разыгрывает удивление. Слыхом, мол, не слыхивали о появлении Санчо, а зашли просто так, по-соседски…
— Алонсо, мой друг, я зашел по-соседски… За стол? Нет, нет, неловко…
— Санчо, это наш сосед, сеньор Фернандо Авельянеда, благородный идальго… Сеньор Авельянеда, сделайте милость, присаживайтесь. Фелиса, еще один прибор…
— Прошу-прошу вас, без титулов!.. Я зашел на одну минутку. Скоро двадцать восьмое июля, я понимаю, что у вас и без меня дел невпроворот… Я, вот, принес то, что мы с женой у вас брали читать: «Срок для Амадиса», «Ловушка для Амадиса», «Амадис в беспределе»… Потрясающие книги! Потрясающие! Невозможно оторваться, какое напряжение, какой размах действия, какой герой… А вот «Амадис против Фрестона» мы еще не читали, можно взять? А для жены — «Рыцарь моей страсти». Она очень просила… Я на минутку, я сейчас уйду!
И, приговаривая таким образом, Авельянеда оказался там же, где перед тем Карраско — за столом:
— Мне неловко, право же… И меня ждет жена…
— «Амадисом против Фрестона» у меня сынишка зачитывался, — подал голос Санчо. — Все семейство на Амадисе помешалось: «Капкан для Амадиса», «Меч Амадиса», «Амадис на зоне»… Однако, милостивый сеньор, я по простоте своей думал, что это для простых людей книжки. Что благородные господа ими брезгуют… — Санчо смотрел на Авельянеду столь же спокойно и бесхитростно, как перед тем смотрел на него, Алонсо, интересуясь добрыми деяниями Дон-Кихотов.
Авельянеда рассмеялся:
— Любезный Санчо, вы касаетесь давнего спора… Я говорю и утверждаю, что рыцарские романы, если их понимать правильно, не могут принести вреда, а, наоборот, приносят пользу. Рыцарские романы, друг мой, вечны. Им подвластны как простолюдины, так и идальго, так и сам король… Верите ли — однажды, вернувшись домой, я застал все свое семейство в слезах — они плакали, потому что Амадис умер! И как же благородны и искренни были эти слезы… Рыцарские романы развлекают и взывают к добрым чувствам. Они не обманывают людей, уставших от повседневных забот и работы: добро в них непременно побеждает зло. В них описывается, как должна быть устроена жизнь, а не как она устроена на самом деле — в этом их неоспоримое достоинство!.. Разумеется, если не верить в них безоговорочно, как в конце концов поверил, — Авельянеда со вздохом взглянул на гобелен, — наш Рыцарь Печального Образа…
