Я бормотал что-то о собственной несклонности к авантюрам; тан-Глостер смотрел на меня, и под этим взглядом сырой холод больших комнат становился еще пронзительнее.
Тем временем тина-Делла демонстрировала то редкостное добронравие, то чудеса отвратительного характера. Всякий раз, когда она бросала на меня полный раздражения и ненависти взгляд (это могло случиться по ничтожной причине, например, когда я предлагал закончить урок на две минуты раньше), я испытывал желание расторгнуть договор; уже через полчаса тина-Делла просила прощения так искренне и трогательно, что я всякий раз удивлялся: как можно было злиться на этого несчастного ребенка?
* * *
Пришел день, когда ученица заявила мне со всей определенностью, что желает реализоваться в качестве пейзажистки. Она и раньше намекала мне, что пора бы выйти с этюдником «под солнце»; на этот раз я не сумел придумать причины для отказа.
Был день. Ветер завывал во внешних микрофонах; во внутренних напевала Делла — говорила сама с собой на языке постояльцев. Я оглядывался, отыскивая ракурс для первой пробы; везде было одно и то же: оплывшие очертания скал, старые отпечатки подошв в слежавшейся пыли, ряды камней-черепков — застывшие муравьиные тропы.
Все оттенки серого и бежевого. Щели, каверны, и снова оплывшие очертания скал.
Делла шагала, как человек, привыкший к прогулкам по пересеченной местности; легкая накидка до пят — а по местным традициям девушка не могла выйти из дому в «голом скафандре» — стелилась по ветру, складками повторяя окружающий нас ландшафт.
Я наконец-то выбрал место для этюдника. Делла играючи перескакивала с камня на камень; она отошла довольно далеко, мне доставляло удовольствие наблюдать за ее танцующей прогулкой, гораздо большее, по правде сказать, чем созерцание унылого пейзажа…
Я решил не окликать ее. Осмотрелся, выбрал наименее уродливый, с моей точки зрения, холм и взялся за небольшой набросок — просто так, чтобы дать Делле общее представление о натурных зарисовках. Сеточка — общие контуры — свет и тень — цветовая гамма…
Разрешающая способность моего этюдника позволяет читать книгу, отражающуюся в глазах парящего в небе орла. Кисть воспроизводит цветовые нюансы, не различимые глазом; в этюднике есть функция, позволяющая пользоваться уже готовыми наработками, одних только оттенков человеческой кожи — около миллиона…
Я почти никогда не пользуюсь этой функцией. Разве что «быстрый» портрет на заказ…
Да, я писал портреты в космопорте. За три минуты, за три кредита. Лица сливались — была будто прорезь в пространстве, овальная дыра, в которой появлялось очередное лицо, и я воспроизводил его автоматически, несколькими прикосновениями.
Никто не верил, что я выживу; моя бывшая жена все ждала, и до сих пор ждет.
С тех пор я не пишу портретов…
Прошло десять или пятнадцать минут; Делла, нагулявшись, вернулась и встала за моей спиной. Я слышал ее дыхание — слишком частое, как мне показалось. От бега?
Я закончил работу и включил печать. Через несколько секунд набросок был готов — еще теплый, приятный на ощупь, с хорошо ощутимой фактурой каждого мазка.
— Чт-то это? — спросила она тихо.
— Пейзаж, тина-Делла.
— Поче-ыму? — спросила она, помолчав.
Я не понимал вопроса. Я показал на холм, увитый лентами тончайшего, как пыль, несомого ветром песка; тина-Делла казалось озадаченной. Несколько раз перевела взгляд с холма на рисунок и обратно. Наконец, вздохнула и взяла у меня кисть.
Она работала, а я стоял рядом, давая указания и иногда подправляя ей руку. Она довольно точно нанесла контуры; потом, вызывающе взглянув на меня, перевела кисть в режим «очень контрастно».
Я молчал, глядя, как она покрывает нарисованный холм яркой, прямо-таки светящейся зеленью. В гуще травы появились блики белых цветов и синева водоема; над зеленью, переливающейся двумя-тремя оттенками, Делла изобразила однотонное синее небо. Перевела дыхание; еще раз критически осмотрела каменный холм. Кивнула мне:
— Раз-спечаты-вать.
* * *
Я сидел, протянув руки к огненному экрану обогревателя. Делла ходила по комнате за моей спиной; ходила — неточно сказано. Она носилась, как стрелка компаса в виду магнитной аномалии.
— Она не может вам рассказать всего, — хозяин Медной Аллеи сидел в соседнем кресле. — Это ее мучает… Она жалеет, что вы не понимаете частотной речи.
— А вы не могли бы перевести?
— Вряд ли.
Он улыбался. Желтые отсветы экрана делали его лицо очень теплым и очень добрым.
Я подумал, что сам подал тина-Делле пример. Когда нарисовал астры, глядя на проволочный каркасик. Что она просто отплатила мне… красиво и просто отблагодарила. И что, наверное, словам тут не место — пусть даже частотной речи.
— Вы никогда не занимались, тан-Лоуренс, визуальными программами для обогревателей?
— А? Н-нет…
На огненном экране мелькнули очертания башни, медленно проседающей, обрушивающейся внутрь собственных стен.
— А я занимался, — сказал тан-Глостер, сладко потягиваясь. — Обогреватели Медной Аллеи работают, воспроизводя и комбинируя образы из моих еще детских снов… Вы не могли бы рассказать о себе, тан-Лоуренс?
Тина-Делла все еще ходила — взад-вперед, неслышно, только ветер метался за спинками кресел.
— Я не знаю, что рассказывать, — сказал я.
— Вы ведь работали… вы проектировали внешность, не так ли? Наверняка — множество заказов… Столь интересная, престижная, ценимая обществом работа…
— У меня возникли личные проблемы, — сказал я, глядя на экран обогревателя. — В семье.
— И вы бросили все…
— Вот именно.
— А… как сложилась судьба детей… людей, которым вы придумали лицо? Сколько их было? Встречались ли вы когда-нибудь?
Тина-Делла прекратила расхаживать и подошла поближе. У меня не было линзы-диагностера, но я и без линзы понимал, что разговор о моем прошлом затеян для нее.
— Все не так просто, — сказал я, ерзая в кресле. — Это ведь не портрет… Каждый проект проходит множество стадий… И успех зависит не столько от программы-внешности, сколько от удачного сочетания ее с программой-темпераментом… и многих сотен других факторов. Во всяком случае, — сказал я тверже, — я бросил свою работу не потому, что потерпел неудачу. Личные причины…
Тина-Делла остановилась рядом и положила руку мне на плечо. Непосредственным детским жестом.
* * *
Тан-Глостер выписал из Крепости ученический этюдник и простую кисть. Деллу инструмент вполне устраивал; она по-прежнему уходила сразу же после обеда — и возвращалась в темноте, принося с собой незаконченные — либо уже распечатанные — этюды.
На всех была зелень и голубое небо. Несовершенные технически, ее работы производили на меня странное впечатление: иногда мне казалось, что место, изображенное на той или иной картинке, существует на самом деле.
