— А все дело в том, что наш городской органист, господин Йохан, вы, конечно, его хорошо знаете, — тут тетушка Эльза слегка наклонила головку, — взбунтовался! Представьте себе, сегодня утром, как всегда, пришел в собор, чтобы музицировать, но ночью с ним что-то произошло, а может быть, ему просто померещилось, так что он и не подумал играть а взял, да и запер орган на замок. А сам, представляете, вытащил невесть откуда старую шарманку, почистил и отправился с ней на Домскую площадь. Представьте себе, городской органист — на площади с шарманкой. Это, как вы выразились, уже не органист, а прямо хабуш какой-то!
Словечко «хабуш» старушке, видимо, понравилось, и она решила включить его в свой лексикон в качестве особо крепкого ругательства.
— Подумайте только, музыкант играет на площади! — Старушка была искренне возмущена, даже ложечкой звякнула. — На площади!
Лабух отлично представлял себе, что такое играть на площади, и не видел в этом ничего страшного или постыдного. О чем и сообщил тетушке Эльзе, соблюдая максимальную вежливость и деликатность.
Старушка недовольно поджала губки и продолжила:
— Я, конечно, пыталась образумить его, но этот безумный Йохан сказал, что ему ночью как будто кто-то по уху хлопнул, нет, он выразился даже грубее, он сказал: «Взял да и закатил мне оплеуху». После этого он якобы сразу прозрел и понял, что его место не в душном соборе, откуда и неба-то не видно, а на городской площади. Потом подхватил шарманку и ушел. На Домскую площадь. Толпу собрал — неслыханное ведь дело, в нашем городе двести лет шарманщика не было. Так что большинство горожан тоже там, на площади. Слушают шарманку, вместо того чтобы заниматься, как положено, делами.
— Ну и что? — легкомысленно спросил Лабух, собираясь поблагодарить за кофе и распрощаться. — Погуляет немного и вернется! Я, кажется, слышал какие-то звуки, но, откровенно говоря, подумал, что это кто-нибудь фонограф заново изобретает. А это оказывается шарманщик. Мне кажется, что шарманщик в вашем городке совершенно уместен. Подходит и по стилю, и вообще...
— Постойте, молодой человек, — старушка, похоже, была не совсем согласна с Лабухом. — Все далеко не так просто. Если бы нам был нужен шарманщик, то, будьте покойны, мы такового бы непременно завели. А Йохан не шарманщик, а городской органист. Чувствуете разницу? Ведь именно от Йохана, от него одного зависит вся жизнь нашего городка. Если он не сыграет утро, то все проснутся, если вообще проснуться, и не будут знать, с чего им начинать день, не будут знать даже, какая погода на дворе и что им надеть. Если он не сыграет день, то никто не будет знать, что это за день, будничный или праздничный, работать им сегодня, отдыхать или молиться. А если он не сыграет ночь — то никому в городе и уснуть-то не удастся. А если и удастся, то без снов, словно бревнам каким-нибудь, прости господи. Представляете, что теперь будет? Это же ужас какой-то! Только вам, наверное, не понять, вы же нездешний, как я сразу не догадалась!
— Ну и пусть поиграет немного на шарманке, если ему так нравится. — Лабух решительно не понимал, почему человек не может поиграть в свое удовольствие на шарманке, если уж ему так приспичило. — У меня вон один друг на тихих барабанах играет, и ничего.
— Боюсь, что вы меня совершенно не поняли, молодой человек, — печально сказала старушка. — Видите? — Она очертила хрупкой рукой комнату со стеллажами. — На этих полках лежат ноты. Ноты для каждого дня. Музыка для каждого дня. Эту музыку давным-давно сочинил наш городской органист, которого тоже звали Йохан. С тех пор у нас все органисты — Йоханы.
На одной из стен висел темный от времени портрет, изображавший человека с острым, стремительным, словно летящий топор, лицом. Такое лицо могло принадлежать путешественнику или кондотьеру и никак не вязалось с образом смирного городского органиста. Руки с крепкими прямоугольными пальцами лежали на крышке какого-то деревянного ящика. Что это был за ящик, рассмотреть было невозможно — мешала рама.
— Да, это и есть наш Великий Йохан, — подтвердила тетушка Эльза. — Этот портрет был написан, когда он уже вернулся на родину, но еще не начал сочинять музыку. Тогда на месте нашего городка гусей пасли. Давным-давно Йохан ушел с тихого хутора, а когда вернулся — заложил наш город. И не только заложил, а определил нашу жизнь на века вперед, пока не кончатся ноты.
— У негр лицо воина, — задумчиво сказал Лабух, — и еще руки. Такими руками хорошо меч держать.
— Великий Йохан в свое время много путешествовал, — пояснила тетушка Эльза. — Но в конце концов образумился и посвятил себя городу и органу. Однако мы с вами отвлеклись. Слушайте дальше: каждое утро я выбираю нужные ноты и отправляюсь в собор. Я забираю вчерашнюю нотную тетрадь и кладу на пюпитр ноты нового дня. Так продолжается изо дня в день, из года в год, из столетия в столетие. А сегодня Йохан отказался играть по нотам, которые я принесла, сказал, что лучше он будет играть на шарманке, по крайней мере, на воздухе побудет. Надоело ему, видите ли, день и ночь торчать в соборе!
— Так что, он и днем и ночью играет? — Лабуху стало жаль незнакомого Йохана. — Без перерывов?
— Разумеется! — Тетушка Эльза искренне удивилась нелепому вопросу. — А как же иначе? Впрочем, небольшие перерывы допускаются. Надо же человеку завтракать, обедать и ужинать, ну, и прочее. Вы понимаете, конечно. Но не более чем на полчаса. Кроме того, ночью он спит, так что на целых четыре часа наш городок остается без сновидений.
— Надо же, он еще и ночью спит! Экий он лентяй, ваш Йохан-органист! Послушайте, да ведь это же самая настоящая музыкальная каторга! — возмутился Лабух. — Нельзя же человека заставлять играть и день и ночь!
— Да, это действительно нелегко, — согласилась тетушка Эльза, — но если присмотреться повнимательней, то окажется, что большинство порядочных людей именно так и живут. Просто не каждому дано родиться органистом, поэтому им и кажется, что они свободны.
— Может быть, ваш Йохан потешится немного и вернется? — предположил Лабух. — В конце концов, каждому человеку полагается отпуск.
— Вот-вот, — поджала губки старушка, — он так и сказал, ухожу, говорит, в отпуск. На месяц. Представляете? Месяц без свежего хлеба, месяц без сладких снов, целый месяц хаоса. А потом, вдруг через этот месяц горожане не захотят жить по нотам? Что тогда будет? Такого не случалось со времен Великого Йохана...
Тут старушка замолчала, видимо, до времен Великого Йохана все-таки происходило нечто подобное, но рассказывать об этом не входило в планы умной Эльзы.
— А куда вы деваете уже проигранные ноты? — спросил Лабух. — И что будете делать, когда ноты закончатся?
— Сжигаем, — просто сказала тетушка Эльза. — А когда ноты закончатся, тут и наступит конец света.
— Ну, и чем я могу вам помочь? — Лабух вздохнул, понимая, что теперь ему никак не отвертеться. Вот она, плата за кофе!
— Да ничего особенного от вас не требуется. Просто пойдите на площадь и уговорите этого несчастного инсургента вернуться в собор. Кстати, — сообщила старушка, увидев, что Лабух направляется к подоконнику, — выходить все-таки удобнее через дверь. И помните, самое главное — отобрать у него эту проклятую шарманку. Ах, почему я не сломала ее, когда была такая возможность!
