Но я отвлекся.
Потом у нас был крольчатник. Ее фигура на пеньке. Руки, обвившие мою шею. Запах неизвестного мне парфюма, с мускусом и ванилью. Недопитое вино.
Сбрасывая свой нелепый топик с бантом, — нет, не сбросив, а лишь сбрасывая, — она на миг превратилась в девчонку, какой была когда-то, когда я и мечтать еще не мог ни о чем подобном.
Это и был момент истины. Всего лишь мимолетный жест, небрежно откинутый локон. Чуть припухшие губы.
Я знал, что это — всего лишь иллюзия, но до чего же она мне нравилась!
Солнечные лучи пронизывали этот гребаный сарай, и пахло в нем разогретой травой и псиной, и ее руки знали, что делать. А я — слышишь, мой ангел? — я не делал почти ничего. Я снова чувствовал себя подростком, скучающим по ласке, и не она (на своем пеньке), а я был на седьмом небе от счастья.
Давай в качестве оправдания распечатаем стенограмму событий.
«Мой мальчик», — шептала она все так же беззвучно.
«Погоди. Я сам».
«Не хочу ждать. Слишком долго».
«Что слишком?»
«Слишком долго ждала».
«Это кельвин кляйн».
«Ничего себе кляйн!.. Это самый классный кельвин кляйн, которого я…»
«Подожди же. Неудобно на этом пеньке. Держись за меня».
«Ты такой длинный… и он такой дл…»
«Теперь я не хочу ждать. Снимай это к черту… слышишь, к черту…»
«Если войдет кто-нибудь?»
«Смирнов? Пусть пойдет нах и там погибнет…»
«Вот на этот… да… какой же он… кельвин кляйн… надо же».
«Нет. Не так. Развернись. Какой чудесный пень… джинсы к черту…»
«Ах-х».
«Ты такая кл… классная».
«Говори что-нибудь».
«Нет. Тихо. Молча. Сильно».
«Ах-х».
То, что я сейчас скажу, будет пошло и банально, мой примолкший ангел. Но, возможно, ты этого не знаешь. За две секунды перед тем, как я в нее кончил, я думал вовсе не о ней.
ж., 19 л.
Ксюха умотала с сумасшедшим трейсером, а я вернулась к тебе, дорогой дневничок, тебе и скажу про пиздец года.
Сегодня точно выяснила, потратив кучу денег на беременские тесты. Да, да, да! Я залетела, везде долбаные две полоски, большинство синих, но есть и розовые. Первый дурацкий тест я вообще сделала в кабинке общественного туалета, в переходе на Охотном Ряду, сгорбившись над унитазом. Отчего мир так несправедлив, как дразнит меня Любимый, если я говорю что-нибудь такое: опять я? а почему мне? и почему только у меня? Когда уже прошло три минуты, и в контрольном окошечке нарисовалась бл-дская полоска, захотела заорать там, в этом засранном туалете: почему я?!
Но я такая дура, дорогой молескин, такая дура, я решила, что тест может ошибаться. И прямиком из туалета я потащилась в аптеку, где порадовала жирную провизоршу покупкой еще десяти штук разных тестов на беременность. Может быть, она подумала, что беру в подарок всем подругам на Новый год, не знаю.
Не совсем понятно, на что я надеялась, конечно. Что теперь делать-то? Жалко, с Ксюхой не удалось поговорить. Она пусть и поселила у себя брата-акробата, но классно соображает и вообще — умнее меня.
— Что у вас с лицом?
— А что у меня с лицом.
— Ничего.
— Зачем тогда спрашиваешь? И еще таким идиотским голосом. Я думала, прыщ или зубная паста на ухе.
— Прыщ уже был вчера. И это не идиотский голос. Это фраза из кинофильма «Место встречи изменить нельзя». Ее принято распознавать как цитату и реагировать адекватно.
— Например, как?
— Стоит ли об этом.
— Считаешь меня девочкой-дауном.
— Как можно, любовь моя, кстати, что за милая дама тебя подвозила?
— Арина это, я тебе говорила.
— Ага, Арина. Которая студентка МГУ. Помню, как же.
— Хочешь познакомиться?
— Упаси боже.
— Что это ты так испугался? Шарахаешься от моих подруг, как от вампиров. В прошлый раз с Ксюхой отказался идти совместно в клуб. Когда эти приезжали, англичане. Известные такие, кто? Я забыла…
— Битлз?
— Очень смешно.
— Да, и мне так показалось…
Вышла на улицу, прошла по Стромынке, свернула в Песчаный, Сокольники выглядели устрашающе, было холодно, а уж темно в ноябре всегда. Ответила на звонок, ну надо же, целый отец решил поинтересоваться, как у меня дела. Рявкнула что-то в трубку, вот уж с кем не собираюсь разговаривать. Если бы не та долбаная история тогда, ничего бы не случилось с бабушкой. Глядишь, я даже ЕГЭ бы сдала. Получила бы аттестат, и не хуже звездной Арины училась в МГУ. Ну, не прям в МГУ, конечно, но тоже где-то. Моя учительница по специальности в музыкальной школе чуть не плакала и уговаривала меня стать классическим исполнителем, а где сейчас я и где фортепиано? Консерватория, Гнесинское училище, Училище циркового и эстрадного искусства — ага, ага, ждут меня и ставят прогулы. Да я за инструмент лет пять не садилась. Ну не пять, конечно. Но три года — абсолютно точно.
Ладно, сейчас вообще хотела не об этом. Одиннадцатый класс я заканчивала, собиралась утром в понедельник пойти с девчонками заплести африканские косички, так как необходимую для этого сумму удалось накопить. Даже надела джинсы и завязывала шнурки кроссовок, но уйти далеко не удалось. Позвонили по телефону и сказали, что мой отец (а бабушкин сын) задержан и находится под стражей. Ему предъявили обвинение в изнасиловании несовершеннолетней Петруновой, учащейся девятого класса. Несовершеннолетняя Петрунова, видела я ее потом, жирная кудрявая корова, находилась дома одна, когда мой отец, как экспедитор торговой компании, привез заказанную мебель. Тут-то все и произошло, визжала Петрунова, вот здесь-то он мной и овладел, прямо на картонных упаковках.
Скандал был лютый, мамаша этой Петруновой ловко выбила нам два окна и кричала в оконные прорехи, что проклинает нашу семью и ночью подожжет дом. Соседи пригрозили ей участковым, а она быстро разъяснила, кто именно здесь нуждается в участковом. Бабушка тогда страшно побледнела и закрылась в своей комнате, больше я ее не видела. Живой не видела.
Ужасно все произошло, конечно, с этой ее смертью, целых три года прошло почти, а я все нормально ни с кем про это не могу поговорить. Хотя с кем?
Мама с девяти утра до семи вечера общается с бутылкой водки, с семи вечера до девяти утра спит, иногда спит до восьми утра и час блюет в туалете. Фортепиано мое продала задешево. Ноты разорвала и выкурила, ха-ха. А то куда же. Сдала в макулатуру?
