Он улыбается. А сам легонько, двумя пальцами трогает меня за подбородок. Гладит по шее. Перед глазами у меня вертятся огненные колеса. Если он нажмет чуть сильнее, я потеряю сознание.
Но он отступается. Ласково похлопывает меня по щеке.
— Тебе романы писать нужно, — говорит он мне. — Про шпионов. С твоей-то фантазией.
Я глотаю ртом воздух, как рыба на песке. Но Георгий Константинович больше не обращает на меня внимания. Присаживается на край стола. Протягивает руку, и Маринка послушно делает шаг навстречу. Словно дочка к любимому папе.
— Ну, не бойся, — говорит он. — Иди сюда, киска.
Его светлый льняной пиджак от Cortigiani слегка помят и от этого смотрится еще дороже. Маринка нерешительно кладет ладонь ему на колено. У нее длинные пальцы с перламутровыми ноготками. Хороший лак, и маникюр сделан красиво.
Жорик накрывает ее ладошку своей, тяжелой.
— Теперь все будет хорошо, — шепчет он ей на ухо. — Не бойся, в интернат я тебя не верну… или хочешь, съездим с девчонками попрощаться?
— Нет, — отвечает Маринка.
— Вот и славно. Ты просто умница. И ты такая красивая. Сделаем тебе загранпаспорт, поедем жить в Испанию. Хочешь в Испанию?
— Да, — отвечает она.
Все это время я тщетно пробую вырваться.
— М-маринка…
Она оглядывается. Ее глаза поблескивают из-под аккуратно подстриженной челки.
— Ты же не можешь так.
Георгий Константинович легонько придерживает ее за руку. Она высвобождается. Приглаживает волосы. Я так любил этот ее жест.
— Прости, Артем, — говорит она. — Ты знаешь… я больше не верю тебе. Раньше верила, а теперь нет.
— Маринка. Всё совсем не так, как ты думаешь. Послушай меня, пожалуйста…
Маринка грустно улыбается.
— Я хотела на тебя посмотреть, — говорит она. — Но слушать тебя я больше не хочу.
Георгий Константинович пожимает плечами и обращает взоры к небу — вернее сказать, к низкому потолку этого гребаного подвала. В этот момент я понимаю кое-что еще.
— Это же театр, — вдруг вырывается у меня. — Ты же все подстроил с самого начала. Ты же меня подставил, сволочь, маньяк вонючий…
— Не груби, доктор, — холодно говорит Жорик. — Премии не получишь.
— Ты же маньяк. Расскажи, что стало с теми девчонками… расскажи хоть раз всё до конца.
Жорик медленно переводит взгляд на меня, и дрожь пробегает по моему телу.
— Не пугай девушку, — произносит он вдруг. — Она и так натерпелась. Заткнись… если хочешь, чтобы тебя хоть немножко уважали.
Я гляжу на него расширенными глазами. Дрожь не унимается. Язык отказывается мне служить, и слова застряли в горле.
— Пойдем, котенок, — зовет он Маринку. — У нашего Артема уже бред начался. Лучше его не слушать, а то потом не заснешь. Мы его пробовали успокоить, но, как видишь, не получилось.
— Стой, — говорю я и сам удивляюсь своим словам. — Стой. Не трогай ее. Ты сволочь и убийца. Но Маринку ты пальцем не тронешь.
Жорик задерживается в дверях.
— За такие предъявы обычно отвечают, — произносит он сквозь зубы. — Но с алкоголика что взять. Может, Лиду позвать, пусть тебе капельницу поставит?
— Лиду? — ужасаюсь я. — Лиду?
— А что такого?
Мои мысли путаются. Зубы стучат. Неужели я и вправду…
— Так я позову, — говорит Жорик.
А вот и Лидка входит, в своем порнушном белоснежном халатике. Она улыбается.
— Вы не обижайтесь, Артем, — говорит она. — Вы ведь клинику закрыли. А сейчас сами знаете, как работу трудно найти. Вот я и подумала…
— Не надо, — прерываю я. — Я все понял.
Жорик недобро щурится.
— Отдыхай, Пандорин, — советует он. — Сам же говорил — твоя работа кончилась.
— Артем, — говорит Маринка.
Она так редко называет меня по имени.
— Мне очень жаль, Артем. Выздоравливай.
Дверь за ними закрывается.
Несколько минут я держусь за горло. Наконец меня тошнит прямо на бетонный пол. Сереге придется поработать тряпкой, думаю я с мстительной радостью. А я как раз изловчусь да и пну его ногой.
Мне становится весело. Он победил. Он победил меня. Взял мою жизнь и уничтожил. Вот сейчас бы и сдохнуть, чтобы без мучений, — думаю я, тихо посмеиваясь. Не так уж редко мне хотелось умереть. А может, я уже умирал, много-много раз. Но вот что странно: тогда была боль. Теперь нету.
* * *
Дорога обратно не запомнилась. Хмурый Вовчик вел машину молча. Линия фонарей сливалась в новогоднюю гирлянду.
Мне было очень плохо. Возможно, поэтому Вовчик наконец взглянул на меня и произнес:
— Держись, доктор. Не было приказа тебя в лесу закапывать.
Я не ответил. Перед глазами плыли цветные пятна. Рубиновые огни перемещались.
Вовчик подумал еще. Положил руку на рычаг коробки-автомата. Недоигранный жест дружелюбия, отметил я равнодушно.
А он вдруг сказал:
— Ты мне хотел помочь. Я помню.
— Забей, — ответил я.
— Сейчас заедем в госпиталь. Пусть тебя коллеги посмотрят.
Я слушал равнодушно. Мой диагноз я и сам знал.
Вовчик вздохнул.
— Вот ты ответь мне, доктор, — продолжал он. — Только без протокола. Ты же людей насквозь видишь. Где твои глаза были, когда ты с Георгием работать решил? Ну ладно я, мне… терять нечего… а ты-то зачем в это говно полез?
Мои пальцы сжались в кулаки.
— Так сложились обстоятельства, — сказал я.
Огни светофоров мигали. За темными стеклами вырастали высотки Крылатского.
— Георгий Константинович — человек специальный, — сказал Вовчик тихо. — Знаешь, что про него ребята говорят? Не зря, говорят, у него детей нет. В договоре пункт такой был.
Я сглотнул слюну. Меня мутило по-прежнему.
— В каком договоре? — спросил я.
— Не догоняешь? — Вовчик загадочно ухмыльнулся. — Ну да, он же крест носит за сто тысяч. Детдом спонсирует, и все такое. Да только слишком уж он везучий. Не бывает так. Он уж сколько раз умереть был должен, а все жив.
— Бред, — отозвался я.
— Может, и бред. А только ребята еще говорят… кто с ним работает, тому тоже с договора не соскочить. До самой смерти, да и после тоже.
Закашлявшись, я зажал рот ладонью. Вероятно, со стороны это смотрелось комично. Но Вовчик в своей жизни видел и не такое. Смеяться он не стал. Он все понял.
