– О! – воодушевился Исхагг, видимо, приняв удивление в голосе Самуэля за знак согласия. – Ухун узнает! – Он даже вскочил на ноги.
– Гореть-гореть – не сгорать! Ухун! – размахивая руками, объяснял Исхагг.
– Это я уже понял…
– Человек – внутри Красный Огонь! Ухун!
– Да, вы уже говорили. Снаружи я, конечно, человек, а внутри у меня огонь. Да еще какой! Воплощение я, воплощение… Скажите верблюду, пусть не плюется, а встанет, чтобы я мог на нем ехать…
– Огонь надо выходить! – продолжал Исхагг. – Выходить! Совсем! Прочь! Человек – тьфу! Слабый! Но человек принес Красный Огонь – это хорошо! Красный Огонь выходить прочь! Из человека – прочь! И победить проклятье! Навсегда! Огонь – сильный! Да!
Самуэль почувствовал, что у него ослабли ноги.
– Как это? – залепетал он. – Что это вы за способ такой придумали?.. Дикари… Что значит – прочь огонь из человека? Вы что, меня потрошить собрались?!
– Нет! Нет! – закричал Исхагг. – Не так! Ножом Красный Огонь – нет! Не достать! Надо не так! Надо – вот… ф-фух! – пустынный воин волнообразно взмахнул обеими руками. – Гореть! Сильно гореть! Человек слабый – тьфу! Кричать-кричать! Громко! Открытый рот! Огонь выходить! Ухун узнал! Да! Да!
– Ай, – сказал Самуэль и начал оседать на землю.
Его подхватили на руки и бережно понесли в центр становища, где женщины уже закладывали верблюжий помет для предстоящего большого костра.
– Время Огня! – вопил Исхагг. – Человек – прочь! Слабый человек – тьфу! Красный Огонь идет! Да!
Пустынное солнце, раздутое собственным жаром, тяжело опускалось к горизонту. Воздух над развалинами сгущался и, сгущаясь, становился темнее.
– Готово, господин, – сказал Ургольд, появляясь на пороге врат дворца Аниса. К нему из шелестящей сквозняками мглы выбежали двое северян с массивными молотами в руках.
Сет медленно поднимался по ступеням, насмешливо глядя на наемников.
– Быстро вы… – проговорил он. – Недолго старались… Крепко приковали?
– Куда уж крепче… – оглядываясь на темный проем врат, пробурчал один из северян, – не сбежит… Она и так едва жива. Дозвольте идти, господин?
– Проваливайте…
Северяне с готовностью поспешили прочь от страшного дворца. А Ургольд остался мяться на ступенях.
– Вот еще что, господин… – обратился он к Сету.
– Чего тебе?
– Бабу мы приковали. Как вы и приказывали – во дворце, прямо к стене. Цепями, намертво…
– У самого входа, – фыркнул Сет. – Трусливые недоумки… Я приказывал – подальше ее завести.
– Ребята… того… господин. Ребята боятся. И мне не по себе. Никто вашу бабу не тронет, не беспокойтесь, господин. Никто по своей воле в эту чертову дыру… во дворец не зайдет. Люди-то. Люди-то, я говорю, не тронут ее, а вот… Позвольте сказать, господин… Мы ковали, а в темноте, из коридоров… ш-шурх-ш-шурх… Кто-то вроде ходит там… Ребята говорят: Голован это. Который уже мертвый. А тот, другой, которого Голован загрыз… Чужак-то… Он ведь тоже станет того… ходить. Эта баба… ну ваше дело, а вот ребята думают, что мертвяки скрываются во дворце до поры до времени, а что, ежели их наружу потянет? Потому, господин, пока этот чужак еще не встал, сжечь его надобно. Ежели господин изволит показать место, я самолично за трупом пойду.
Сет широко ухмыльнулся, пряча ухмылку под капюшоном. Альберт Гендер, Ловец Теней из Карвада будет разгуливать по мрачным коридорам покинутого дворца, неживой и холодный, постепенно покрывающийся плесенью, разваливающийся по кускам… О лучшем нельзя и мечтать – Эолле Хохотун обязательно оценит эту шутку.
– Бояться следует живых, – наставительно произнес он. – А не мертвых. Уж кому-кому, а тебе давно пора бы это знать.
Должно быть, Ургольд не ожидал такого.
– Господин! – воскликнул он. – Не надо так, господин…
– Что? – нахмурился Сет. В голосе наемника ему почудилась угроза. – Не смей пререкаться со мной! Пошел вон. Пошел вон, тебе говорят!
Ургольд втянул голову в плечи. И остался стоять, сжимая и разжимая огромные кулаки. На миг Сет почувствовал волнение. Кажется, он все же недооценивал опасность бунта со стороны наемников. Да, на какое-то мгновение он даже испугался. Но только на мгновение.
– Ребята волнуются, – сумрачно сообщил Ургольд. – Не по нутру им это все… что здесь творится. Говорят: не было такого уговора, чтобы с мертвяками сражаться. Говорят… говорят…
– Ну? – буркнул Сет.
– Говорят, что, мол, вы, господин, вроде как заодно со всем этим…
Сет сцепил руки в замок на груди. Солнечный луч скользнул ему под темень капюшона, и Ургольд, похолодев, вдруг увидел глаза Сета. Игра света и тьмы странно преобразила эти глаза. Исчезла испещренная красными нитями белизна белков. Зрачки почернели и словно расплылись непроницаемыми черными пятнами. Ургольду глаза Сета показались бездонными дырами, наполненными засасывающим мраком.
Северянин отшатнулся.
– Мне нужна еда и место для отдыха, – ровно проговорил Сет. – Впрочем, только еда. Не время сейчас спать. Я поем и вернусь во дворец. Не приставай ко мне больше с глупыми вопросами. Меня совершенно не интересует, что болтают твои подчиненные. Но неповиновение теперь я буду жестоко карать. Понимаешь?
– Д-да, господин, – склонился Ургольд, – понимаю, – добавил он, хотя в этот момент совершенно ничего не мог понять.
Кровь еще лилась из раны, но боль ушла. Он знал, что это значит.
Тьма вокруг него рассеялась. Тело потеряло вес – так подумал он, и в следующую секунду понял, что никакого тела у него больше нет. Это было чрезвычайно странное ощущение: не чувствовать себя, стать чем-то эфемерным, лишенным малейшего признака материальности…
Земная твердь была бессильна удержать его. Он медленно поднимался вверх, не встречая сопротивления камней, не испытывая прикосновений воздушных струй. Поле его зрения не ограничивалось теперь полукругом, доступным человеческому существу. Он видел вокруг себя. Видел, как уменьшалось внизу раскинувшее руки и ноги тело, его тело, такое привычное: волосы, руки, лицо… Тело, ставшее вдруг неодушевленным и пустым, словно деревяшка. Как таяли, превращаясь в серые облачка, каменные перекрытия дворцовых переходов, становились прозрачными – сквозь них просвечивали более темные нагромождения развалин, между которыми медленно плыли силуэты людей. На мутном небе застыло круглое слабо-желтое солнце…
Когда ушла боль, его покинули и все остальные чувства: страх, ненависть, сожаление, гнев… Все это, став совершенно ненужным, легко слетело с него, будто отмершие чешуйки с гибкого змеиного тела. Он сознавал, что перестал быть собой, но это его нисколько не волновало. Он мог лишь созерцать происходящее, холодно и отстраненно. Ничего больше ему и не было нужно.
