«Зарублю! – дрожа от злости, твердо решил Ургольд. – Чтобы зараза не распространилась по всему телу, следует отсекать зараженный палец…»
Шаги впереди затихли. Затем застучали снова, но – удаляясь.
Сплюнув, Ургольд побежал в том направлении, откуда слышался шум ходьбы. Несущаяся на него тьма вдруг оформилась в краеугольный камень, бывший когда-то, должно быть, в основании одной из дворцовых башен.
От удара в грудь погнулась нагрудная пластина панциря. Ургольд, задохнувшись, полетел с ног и еще долго сидел на земле, раскинув ноги, превозмогая боль и восстанавливая дыхание.
А шагов тем временем не стало слышно совсем.
Когда он, нашарив рядом с собой меч, поднялся, в черном небе блеснул мертвенный распухший лунный круг. Голубым светом, точно ледяным молоком, облились развалины. Все еще пошатываясь, Ургольд продолжил свой путь. «Тем лучше, – думал он, косясь на луну в черном небе. – Теперь эти сволочи от меня никуда не денутся. Отыщу, из любой дыры выну, ежели проспаться залезут. Нет, рубить не буду. Сейчас не буду. Утром прилюдно разберемся и, конечно, казним. Все пятеро пьяные – значит, всех пятерых… Только так с ними и надо. Расслабились, черти. Пустынные воины в развалины пока не лезут, так и в дозор надо пьяными идти, что ли? Сегодня не лезут, завтра полезут. Порядок в воинском деле – прежде всего. За то нам господин и платит…»
Дорогу ему преградила лежащая на земле колонна. Давным-давно рухнувшая, она уже наполовину вросла в каменистую почву, словно гигантское гнилое бревно в болотную топь. Из-за колонны высовывались грязные босые ноги.
«Так и есть, – чувствуя, что злость закипает в нем снова, подумал Ургольд. – Нализались и дрыхнут…»
В два прыжка он обогнул лежащую колонну, склонился над спящим и вдруг – едва сдержав крик – отпрянул.
Дозорный вовсе не спал. Дозорный был мертв.
И убила его не сталь: горло руимца, от подбородка до ключиц, представляло собой большую открытую рану – через кровавые ошметья плоти виднелась белая искривленная змейка шейных позвонков. Глаза убитого были зажмурены так крепко, что морщины, легшие через виски, смотрелись глубокими шрамами.
Мгновенно покрывшись холодным потом, Ургольд осел на землю. На своем веку старый наемник повидал много изувеченных тел и давно разучился страшиться причудливости смерти. Но этот труп поверг его в ужас. Руимца убил не дикий зверь – кроме раны на горле, никаких других следов насилия на теле не было. Горло не вырвали клыками единым укусом: кто-то, впившись в плоть, слабыми зубами грыз и грыз, пока не наткнулся на кость… Это мог сделать только человек, но трудно было представить человека, способного на такое. Скорее инстинктом, а не разумом Ургольд осознал: убийство – вовсе не результат налета пустынных воинов… И тут ему вспомнились медленные шаркающие шаги, слышанные недалеко отсюда.
Надо было кричать, поднимать тревогу, но северянин будто оторопел. Он неловко поднялся. Бледный луч луны упал на его лицо – резко побелевшее, с четко обозначившимся сложным узором татуировки. Пошатываясь, он отошел на несколько шагов и перегнулся пополам…
Когда спазмы в желудке утихли, Ургольд, не поднимая головы, открыл глаза. И теперь уже закричал, закричал во весь голос, пятясь, поводя перед собой руками, не в силах закрыть глаза.
Прямо под его ногами лежала голова с широко распяленным ртом, с кровавыми лоскутами вместо шеи… Одна лишь голова, а тела в сумерках видно не было.
Издалека раздался вибрирующий свист. Понимая, что должен ответить условным свистом, он не сумел правильно сложить трясущиеся губы, и изо рта вырвалось короткое шипение. Тогда он подхватил с земли меч и, отбежав подальше от страшной головы, закричал:
– Сюда! Сюда!
Топот множества ног и встревоженные вопли долетели до него сразу. К нему бежали. И осознание этого вдохнуло в грудь северянина былую уверенность. Он же, черт возьми, воин! Он мужчина! Негоже мужчине трепетать при виде изуродованных мертвых тел. Однако… Что здесь все-таки случилось? Вон там – голова… Вот здесь – портовый оборванец, лежит, раскинув руки, являя черному небу прогрызенное горло. Рядом с ним потухший факел – Ургольд дотронулся до обугленной головни – еще теплый! А на поясе кривой меч в ножнах. И еще нож валяется рядом, а на клинке нет следов крови. Эти оборванцы даже не защищались! И не позвали на помощь… Почему?
Ургольд почувствовал, что в пальцах снова забилась дрожь. Чтобы прогнать противный липкий страх, он завопил что было сил:
– Тревога!
Луна скрылась, затянутая полосами тьмы. В темноте стучали шаги, лязгала сталь: еще минута, и его ребята будут здесь, с ним.
А со стороны пустого дворца прокатился по камням сдавленный, хрипящий крик. Вот оно! Вот оно! Снова! И как холодной водой окатило: нужно действовать. Нужно хотя бы посмотреть, что же такое творится с этими чертовыми руимцами-дозорными? Какой он, к дьяволу, старший в отряде, если будет стоять тут столбом и дожидаться подкрепления? К тому же ждать осталось совсем недолго…
Не раздумывая больше, рванул на хрип. Он перепрыгивал еще одну рухнувшую, расколотую колонну, когда в глаза его ударил белый свет – луна вновь всплыла на волнах тьмы. И в этом холодном свете он увидел человека…
Вернее, двух людей. Один лежал на спине, вяло трепыхая конечностями, как рыба, выброшенная на берег – плавниками. Второй, склоненный над лежащим, глухо рычал, словно пес. И, словно пес, рвущий пищу клыками, мотал и дергал головой.
Ургольд остановился как вкопанный. Лязгнул меч в опущенной руке, коснувшись бронзового наголенника. Человек – он был безоружен и в кольчуге, тускло поблескивающей в лунных лучах, – медленно обернулся.
Ургольд узнал его лицо. С трудом узнал, потому что белая харя с пятнами гнилостной зелени на щеках, с окровавленным перекошенным ртом, с непроницаемо-черными дырами вместо глаз уже почти ничем не напоминала суровое лицо убитого две ночи назад Бродольда.
– Что же это… – пролепетал Ургольд, глядя на то, как мертвец разворачивается всем корпусом и, сутулясь, переваливаясь по-медвежьи с ноги на ногу, руки с загнутыми пальцами-крючьями вытянув вперед, идет на него.
Испуганные и яростные крики вонзились в темное небо за спиной Ургольда. Ребята уже здесь… И старший среди северян-наемников, отчаянным воплем отгоняя цепенящий страх, бросился вперед.
Мертвец не остановился, когда меч снес ему верхнюю половину головы. В бескровной отвратительно-белой мозговой массе зашевелились сотни крупных червей, высовывая далеко вверх слепые головки. Замутилось зрение Ургольда. Почти ничего не видя, он рубил и рубил мечом наугад. Клинок звенел, ударяясь о пластины на кольчуге, глухо чавкал, погружаясь в мертвую плоть…
Когда подоспела подмога, Ургольду достало сил только отступить на шаг, выронить меч, на котором не было ни капли крови, и упасть на руки воинов. То, что когда-то было Бродольдом, волнообразно извивалось на земле, распадаясь на части… Отрубленная рука, загребая скрюченными пальцами, ползла в сторону.
