И на это согласился Ка-Щи.
– Родных у тебя нет. Но, может быть, ты богат? Я не могу отдать дочь в жену безродному бедняку.
– Я никогда не старался стать богатым, – ответил Ка-Щи. – Не видел в этом смысла. Теперь смысл появился, так что просто назови сумму.
– Я подумаю, – сказал князь. – И еще одно.
– Да, князь.
– Раз уж ты так легко возвращаешься из страны мертвых… Не мог бы ты оказать мне одну услугу?
– Вернуть в этот мир кого-то из близких тебе людей? Боюсь, что это невозможно, князь. На самом деле…
– Нет, я о другом. Не мог бы ты забрать в страну мертвых кое-кого из моих врагов? Мой злейший враг, эмир Хартуна, окружил себя сотней телохранителей. Нельзя до него добраться, не пожертвовав своей жизнью. Но ведь для тебя, Ка-Щи, это не проблема?
– Если это нужно для семьи.
– Так будем же считать это твоим свадебным подарком.
Князь сказал это и увидел странную картину: губы Ка-Щи сначала скривились в гримасе, а потом, как будто с трудом вспоминая давно забытую дорогу, они медленно сложились в осторожную улыбку, которая сделала Ка-Щи чрезвычайно похожим на человека.
3
Рассказывают, что после этой беседы великодушный князь Рустум позволил чужестранцу, называвшему себя Ка-Щи, увидеться с княжной Джаншат, и чрезвычайно рада была Джаншат этой встрече, и держала Ка-Щи за руку, и говорила ему различные нежные слова, нисколько не смущаясь присутствием рабынь и старших женщин. И увидел князь Рустум, что печаль покинула сердце его дочери, что высохли слезы на ее щеках, а в глазах поселилась радость; и сказал он тогда себе, что поступил правильно, когда не стал убивать Ка-Щи в третий раз. Ибо князь Рустум любил свою младшую дочь превыше всего на земле, хотя и не позволял постороннему глазу замечать эту любовь, потому что был он в первую очередь князь и воин, а уже потом отец.
И поскольку Рустум не хотел более видеть, как его любимая дочь, княжна Джаншат, горько плачет и царапает в отчаянии свои белые как мел щеки, он не сказал ей про свой уговор с Ка-Щи относительно эмира Хартуна. Он лишь сказал, что Ка-Щи должен ненадолго отлучиться и уладить кое-какие дела, чтобы потом со спокойной душой предаться семейной жизни. И когда Ка-Щи оседлал коня и уехал из крепости князя Рустума, Джаншат загрустила, но не было тяжести в ее сердце, не было отчаяния в ее мыслях, ибо верила она, что разлука их быстротечна.
Рассказывают, что в то время эмир Хартуна собрался в путь, дабы навестить дружественного правителя в Заречных землях. И сопровождали эмира Хартуна три тысячи воинов на конях и на боевых слонах, а также дюжина наложниц, барабанщики, флейтисты, советники и люди многих других занятий, дабы и в дороге эмир Хартуна мог разнообразно развлечь себя. Говорят, что взяты были в путь даже несколько закованных в цепи преступников, а также искусный палач, на случай, если эмиру во время путешествия захочется потешить себя первосортной казнью.
Рассказывают, что Ка-Щи настиг путешествующего эмира и его свиту на закате солнца. Посреди степи были возведены роскошные шатры для ночлега, и сотни костров горели вокруг, чтобы даже случайный путник мог догадаться, чей это лагерь; догадаться и благоговейно затрепетать от присутствия в этих землях столь знаменитого и могущественного правителя.
Ка-Щи увидел эти костры, увидел высокий шатер в центре лагеря и увидел множество воинов, которые преграждали путь к этому шатру. Однако он не впал в благоговейный трепет, равно как не впал он в отчаяние и не предался страху, ибо путь Ка-Щи по пустыне был долог и за время пути Ка-Щи смог поразмыслить о том, как ему исполнить поручение князя Руст ума. Спешившись на некотором удалении от лагеря, Ка-Щи снял тюрбан с головы и вынул из тюрбана сверток с магическим порошком – банджем, купленным недавно у одного перса. Бандж этот, по заверениям перса, был такой силы, что и слон, попробовавший его, уснул бы мертвым сном. Ка-Щи незаметно приблизился к костру, вокруг которого сидели воины, и бросил туда щепотку банджа. Вскоре дым от костра разнесся по всему лагерю, и многие погрузились в сон, а прочие забыли о своих обязанностях и вели себя как глупые дети, оставленные без присмотра. Ка-Щи затем сделал себе большой факел и двинулся к шатру эмира, держа факел в руке и подбрасывая в пламя факела немного банджа, дабы воины не просыпались; сам же он держал в другой руке платок, смоченный уксусом, и тот не позволял ему поддаться дурману. Так Ка-Щи дошел до прекрасного шатра, в котором эмир Хартуна некоторое время назад задремал, думая, что покой его оберегают три тысячи воинов. На самом же деле никто не помешал Ка-Щи войти в шатер и сесть рядом со спящим эмиром.
Про Ка-Щи рассказывают много историй, и из этих историй очевидно, что не был он праведным человеком. Впрочем, так же очевидно, что Ка-Щи не был человеком вообще. Однако сколько бы разнообразных прегрешений ни числилось за Ка-Щи, убийства спящего и безоружного эмира в этом перечне не было. Ка-Щи сначала погасил свой факел, потом разбудил эмира и вежливо сказал ему:
– Дни твоей власти закончены, эмир Хартуна.
Тот гневно скосил рот, желая наказать наглеца, но Ка-Щи уже достал нож, и в следующий миг дни власти эмира и в самом деле закончились, равно как закончились и дни его жизни.
Ка-Щи обтер клинок о роскошные одежды эмира, потом взял флягу с финиковым вином и выпил половину этой фляги. Сидя в шатре рядом с трупом эмира, Ка-Щи слышал, как снаружи перекрикиваются воины. Бандж в костре, должно быть, выгорел, к тому же не все воины вдохнули предательский аромат, и теперь в лагере эмира били тревогу.
Кто-то из советников попытался заглянуть в шатер, но Ка-Щи пнул его ногой. Советник заверещал, и на звук его голоса сбежалось еще больше стражников.
Ка-Щи отхлебнул еще вина, вздохнул и вышел из шатра. Когда воины эмира, яростно крича, швырнули в него свои копья, Ка-Щи смотрел не на них, а на звездное ночное небо.
Потом он снова умер.
4
Столь велика была ярость воинов эмира и столь велик был их страх перед наказанием за нерадивое служение, что они не просто умертвили Ка-Щи, но изрубили его тело в куски, так что разбуженному палачу со всеми его хитроумными орудиями работы уже не осталось. Дело для разбуженных наложниц, напротив, нашлось – им было велено всю ночь напролет оплакивать покойного эмира, и этим звукам вторили удаленные завывания степных хищников. Утром караван пустился в обратный путь, оставив после себя черные пятна кострищ, истерзанные останки Ка-Щи и торчащие на копьях головы десятерых стражников, записанных в виновники случившегося. Стражников казнили на рассвете, неспешно, и палачу предоставилась возможность блеснуть своим искусством, что он и сделал наилучшим образом. Умирали эти десятеро несчастных долго, но зато и умерли они навсегда. В отличие от Ка-Щи.
