Поэтому единственный способ спасти похищенного — это как можно скорее обратиться к профессионалам. И попытаться повести игру по своим правилам. А похитители Темы требуют, чтобы я одна вела переговоры. Но я не могу взять на себя такую ответственность. Не знаю, насколько серьезно подготовлены эти люди, но что они полные отморозки — ясно уже сейчас. Это же надо, палец отрезали мальчишке! Тоже мне, якудза нашлись!
Если я извещу полицию, на моей стороне будут все силы правоохранительной машины Германии. В конце концов, похищение произошло на их территории, пусть помогают. Одной мне точно не справиться.
Ну вот, план действия совершенно ясен. Первое — известить полицию. Второе — сообщить о случившемся отцу Артема.
И тут затрезвонил мой мобильный. На экране высветился номер Георгия — тот самый, по которому я безуспешно дозванивалась последнее время.
— Алло, я слушаю! — сказал Киприанов по-русски. — Кто это?
— Меня зовут Евгения Охотникова, ваша жена наняла меня…
Киприанов перебил меня:
— Какая жена?! Дебора? Да вы что, она и по-русски не говорит!
— Ваша бывшая жена Елизавета Киприанова наняла меня для сопровождения вашего сына, — терпеливо объясняла я и на всякий случай сделала паузу. Вдруг Георгий снова перебьет и спросит: «Какого еще сына?!»
Но Киприанов слушал, и я договорила до конца.
— К сожалению, произошло несчастье. Вашего сына похитили неизвестные. Это случилось в аэропорту Франкфурта. В настоящее время мальчика ищет полиция, но буквально полчаса назад я получила письмо с требованием выкупа.
— Вы?! Вы, какая-то охранница, получили письмо о выкупе?! — взвился Киприанов. — Почему они прислали письмо вам? Почему не мне, отцу? Почему я узнаю о том, что мой сын похищен, только сейчас?! Да кто вы вообще такая, скажите? Только Лизка могла нанять такую дуру!
Я смиренно пережидала поток оскорблений. На месте родителей похищенного ребенка каждый вел бы себя точно так же. Я заслужила упреки Киприанова, поэтому даже не стану пытаться оправдываться.
Наконец Киприанов начал успокаиваться. До него потихоньку доходило, что произошло.
— Георгий Иннокентьевич, дело серьезнее, чем кажется. Похитители отрезали мальчику мизинец и вложили его в конверт с письмом. Алло, вы меня слышите?
Киприанов молчал минуты две, не меньше. Потом переспросил:
— Что они сделали?
Я повторила.
— Они что, совсем уроды? — тихо произнес Киприанов. — Я бы и так заплатил сколько скажут. Зачем же так?
— Чтобы обозначить серьезность намерений, — объяснила я.
— И что теперь делать? Деньги я соберу, деньги не проблема… А что там говорится, в этом послании?
Я зачитала отцу Темы текст письма. Киприанов молчал.
— Я немедленно иду в полицию, — заявила я. — Шансы найти мальчика живым еще есть. Вылетайте первым же рейсом, я встречу вас в аэропорту.
Киприанов взвился:
— Да вы что! Никакой полиции, эти сволочи его убьют! Там же написано!
Я не поверила своим ушам.
— Но полиция — это наш единственный шанс отыскать мальчика живым. Если мы вступим с похитителями в тайные переговоры, у Темы не будет ни единого шанса! Они заберут выкуп, а мальчика все равно не отпустят!
— Отпустят, — уверенно заявил Георгий. — На кой черт он им сдался? Их же интересуют только деньги.
— Не только.
Я еще раз прочла Киприанову вторую часть письма.
До него не сразу дошло.
— Чего они хотят?! Открыть дело по факту смерти моего отца? Там точно такое написано или вы сами придумали?
— Я ничего не выдумываю, Георгий Иннокентьевич, — твердо сказала я. — Держите себя в руках, пожалуйста.
— Да моему отцу было за восемьдесят! Он умер от сердечного приступа! — кипятился Киприанов.
— Очевидно, кто-то не согласен с такой версией, — осторожно проговорила я и слегка отодвинула трубку от уха, пережидая ответ Георгия. Когда он замолк, я сообщила: — В полицию я обращусь в любом случае, дадите вы на это согласие или нет. Ведь именно мне подбросили в номер конверт. И еще палец, не забывайте. Полиция может сделать вывод, что именно я причастна к похищению вашего сына.
— А вы не причастны? — донесся до меня далекий голос Киприанова.
Я с трудом сдержалась и спокойно ответила:
— Нет, Георгий Иннокентьевич.
Киприанов еще какое-то время помолчал. В трубке слышалась далекая музыка — женский голос пел на незнакомом языке «Желтую подводную лодку» «Битлз».
— Так каким рейсом вы прилетаете? — спросила я. — Я могу подождать какое-то время, но вообще-то лучше этого не делать. Чем быстрее начнется расследование, тем больше шансов спасти Тему.
— Я не могу прилететь, — холодно произнес Киприанов.
Так. Приехали. Я нажала «отбой». Захочет — перезвонит.
Я положила письмо и конверт в чистый пакет. Чего уж теперь, там полно моих отпечатков… После чего достала визитку, которую мне оставил пожилой комиссар полиции по фамилии Вольф, и набрала указанный там номер.
Спустя два часа меня арестовали.
Тюрьма во Франкфурте — не самое приятное место на свете. Мне предъявили обвинение и поместили в одиночную камеру, где мне предстояло дожидаться решения властей. Допросили меня всего однажды — мне показалось, что господин Вольф подозревал меня в причастности к похищению мальчика еще до того, как появилось письмо с требованием выкупа. Согласна, на месте немецкой полиции я тоже решила бы, что выгляжу крайне подозрительно. Но ведь я была на своем собственном месте, и потому сложившаяся ситуация меня совершенно не устраивала. Я пыталась объяснить, как все случилось, привести аргументы в свое оправдание, но, честно говоря, немецкий следователь меня почти не слушал. «Русская мафия» — вот что читалось в его в глазах. Честно говоря, я была лучшего мнения о европейской полиции.
Можно было бы не дергаться, а просто подождать. Понятно, что как только дойдет до суда, дело моментально развалится. Обвинение против меня строилось на предубежденности полиции, показаниях работников службы безопасности аэропорта и дурацком письме, на котором, кроме моих, не оказалось других отпечатков. Ну и что? Это же просто несерьезно!
Да и тюрьма была вполне пристойным местом. Конечно, там воняло, как в любой тюрьме, и кормили так себе, но и только. Я знаю, что множество моих соотечественников — из тех, что ночуют по подвалам и теплотрассам, — были бы не прочь поменяться со мной местами. В нормальном состоянии я просто подождала бы немного, отсыпаясь вволю и занимаясь у-шу в своей одиночной камере. При этом настроение у меня было бы превосходное, поскольку я день и ночь высчитывала бы в уме, сколько нулей будет у суммы, которую я отсужу за моральный ущерб после того, как с меня снимут все обвинения.
