27
— Тутти!
Тот обернулся. Предвечерний свет, падавший из окна, не достигал углов кабинета, и он различил только смутный силуэт возле высокого резного шкафа, наполненного старыми, еще допровальными, книгами. Но главарь песчаников, и не видя, знал, кто это.
— Рада, — сказал он устало. — Зачем ты пришла?
— Я больше не уйду, — сказала она голосом, звенящим от злых слез. — Я тебя не отдам. Я выросла!
В три огромных летящих шага он оказался рядом с ней — она едва доставала ему до плеча.
— Это ты называешь — выросла? — Тот усмехнулся и осторожно потрогал ее пышные кудри, покрывающие плечи и спускающиеся ниже талии. — Волосы отросли, это я вижу.
Этот жест как будто разорвал липкую паутину, мешавшую им коснуться друг друга.
Рада молча повисла у него на шее, и он некоторое время просто держал ее, бережно прижимая к себе.
— Поцелуй меня, Тутти, — дрожащим голосом проговорила она ему в ухо.
Тот опустил ее в кресло и осторожно разжал ее руки у себя на шее.
— Я не могу.
— Не хочешь?
— Не могу.
— Почему?
— Я…
Он отошел к окну и стал смотреть в небо, в котором темно-сизые, как голубиное крыло, вечерние облака были уже подцвечены снизу алыми мазками заката.
— Тутти?..
— Тутти умер, Рада.
— Но ведь ты жив?
Она выбралась из кресла и подошла к нему, не обращая внимания на крыс, обнюхивающих ее босые ноги.
— Я Тот.
— Дурацкое имя.
Он пожал плечами, не поворачиваясь к ней.
— Какое уж есть…
— Можно, я зажгу свечи? Тут темно. И крысы все время шмыгают по полу.
— Зажги, но со светом будет только хуже.
Рада подошла к столу и повозилась там, отыскивая серные спички.
— В золотой коробочке справа, — Тот по-прежнему не оборачивался.
— Нашла…
Колеблющийся свет озарил кабинет, и крысы подняли морды, недовольно поводя усами. Огоньки трех свечей в серебряном канделябре многократно отражались в черных бусинках глаз, и казалось, что в комнате горит много-много крохотных свечек, тут и там расставленных по полу. Большое зеркало в тяжелой оловянной раме удваивало свет и тени, Рада в нем казалась маленькой девочкой. Она бросила взгляд в зеркало и машинально одернула лохмотья, в которые после битвы на стенах превратилась ее юбка.
— Ой, какая я замарашка… Ты только посмотри на меня!
Он все равно не оглянулся.
— Ну, что такое, Тутти?.. Ты не хочешь на меня смотреть? Иди сюда!
— Рада… Скажи мне… Я красивый? Такой же, каким был? Я не изменился?
Она улыбнулась — широко и радостно.
— Ты совсем не изменился. Даже, кажется, стал еще красивее. Разве ты сам не знаешь?
— Нет. Не знаю.
— Так посмотри в зеркало!
Тот вдруг обернулся так резко, что Рада испугалась. Его искаженное лицо приблизилось к ней, он схватил ее за руку, больно стиснул запястье и грубо подтащил замершую от страха девушку к зеркалу.
— Смотри!
Она взглянула. В темной поверхности отражался тяжелый дубовый стол, заваленный бумагами и перьями, серебряный канделябр с тремя горящими свечами, кресло с высокой резной спинкой, кожаный подлокотник, кусочек шкафа, темно-алый с серым и черным ронанский ковер, каменные плиты пола, множество крыс по углам, колеблющиеся тени, она сама, босая и растерянная… Тота в зеркале не было.
Рада недоуменно оглянулась. Он стоял рядом, очень бледный в своем черном наряде, и с отсутствующим видом смотрел в зеркальное стекло. Но не отражался в нем.
— Сначала… в первые несколько дней… недель… когда я очнулся… в зеркалах был мертвец, — сказал он глухо. — Я боялся смотреть, и все равно каждый раз заглядывал в зеркальце, которое возила с собой Дагмара. Каждый день лицо мальчишки в этом круглом зеркальце изменялось — оно становилось все более мертвым. Знаешь, этот восковой зеленоватый оттенок… провалившиеся глазницы… Потом с него стала сползать кожа…
Рада засунула в рот сжатый кулак, чтобы не закричать. В ее широко открытых глазах застыл ужас.
— Потом… у него отвалился нос. Глаза вытекли. Черви…
— Замолчи!..
Рада бросилась к нему и обхватила двумя руками, зажмурилась, замотала головой.
— Замолчи, замолчи!.. Бедный мой… Бедный…
— Потом это был череп. Просто череп. Он даже перестал меня пугать… Наверное, я привык.
Рада заплакала.
— Не плачь. Все уже давно кончено. Я много лет не вижу никакого отражения в зеркалах.
— Я тебя люблю, — сказала она сквозь слезы, всхлипнула и вытерла нос кулаком. — Я тебя люблю, Тутти, люблю, не прогоняй меня… о господи, это я во всем виновата! Если бы я тогда схватила тебя, уцепилась, держала двумя руками — вот так! — волоклась бы за тобой по земле, орала, дралась, кусалась… Если бы я тогда отлупила тебя палкой, Тутти, если утопила бы тебя, а потом вытащила, но только чтобы ты как следует нахлебался морской воды и остыл… Если бы я не пустила тебя на площадь… Бедный мой, в каком ужасе ты жил…
— Глупости. Женщина не может удержать мужчину насильно.
— Ты был мальчишка!.. Что она тебе сделала? Что?..
Тот пожал плечами.
— Я был бутылкой… сначала. Знаешь, что это такое? Ну вот. Когда я очнулся, мы были уже очень далеко от нашего города, от моря… Я пытался вспомнить, что же со мной случилось. И не мог. Все покрывала какая-то черно-красная пелена. Мне даже сны не снились… Сначала.
— Но ведь потом ты вспомнил? — спросила Рада, с надеждой заглядывая ему в глаза. — Ведь вспомнил же?..
— Потом было уже неважно, — произнес он с трудом и приложил руку к груди. — Извини… мне нужно сесть…
Рада в ужасе смотрела, как он опускается в кресло. На его высоком чистом лбу выступили крупные капли пота. Тот рванул ворот белой рубахи, как будто ему было нечем дышать.
— Что с тобой? — спросила Рада жалобно. — Что у тебя болит?.. Тутти?.. Это сердце? Скажи мне, это сердце? Давай, я полечу, я почти умею, мне Нета показывала, как…
— У него нет сердца!
Рада обернулась.
В дверях стояла Дагмара, высокая, гибкая, запредельно красивая. Она улыбалась, но ее голос был холоден, как лед.
— Ты опоздала лет на десять. Он давно мой.
Рада сжала кулаки, ее синие глаза метнули молнии.
— Он никогда не был твоим!
— Идиотка.
