— Сестра.
— Сестра-а-а?.. — недоверчиво протянула Орхидея. — Ну, не хочешь — не говори, пытать не буду. Только мне сдается, не сестра она тебе. — Девица вздохнула и махнула рукой. — Ладно, что ж. Пойдем, красивенький, погуляем по площади, по улицам походим, я город хорошо знаю, хоть и сама с хутора. Может, и отыщем твою… Нету. Не ту — не эту.
И они пошли. Вверх по Колокольной, потом свернули в Корчемный Пролаз, протолкались сквозь толпу пьяных горожан и гулящих девок и выбрались на Карамельную улицу, откуда уже видна была Площадь Быка, и где вовсю взвизгивала музыка, было светло от факелов и кружились в воздухе цветные бумажки с предсказаниями судьбы. Имея в виду неграмотность населения и разноязыкость гостей, предсказания были сделаны в виде картинок. Тритон поймал одну, Орхидея заглянула через его плечо и увидела рисунок: человечек, играющий на дудке.
— И чего это означает-то? — недоуменно спросила она. — Вот вечно с этими предсказателями так: намалюют сами не знают чего. Мне давеча тоже досталась картинка: сердечко красненькое, роза и крест. Ну, сердечко, видать, к любви. Это я тебя, значит, встретила. А роза к чему? И крест?.. Помру, что ли, в саду?.. Брось ты эту бумажку, красивенький, ни к чему она тебе — плохая примета. Судьбу, говорят, нельзя узнавать.
Но Тритон бумажку не выкинул, а бережно положил в бездонный карман своего длинного плаща. Орхидея покачала головой, но промолчала. Вокруг них в нелепом танце неслись к площади развеселые пары, плясуны и плясуньи толкались и хохотали, и Тритон взял свою спутницу за руку, чтобы не потерять в толпе. Девица смущенно хихикнула и притихла.
Они вышли на площадь, освещенную факельным огнем и до отказа запруженную народом. В пестрой толпе крутились карманники и попрошайки, ковыляли продавцы сладостей и уродливых игрушек, колобков из теста с разной начинкой, сладкой воды, ракушек, бус и орехов. Пахло жареным мясом, факельным маслом, прокисшим вином, соленой рыбой и немного морем. Разбрызгивая искры, крутились горящие вертушки, на расстеленном коврике стоял глотатель огня, его голая спина блестела от пота. Женский хохот и визг висел в воздухе, под ногами шмыгали серые тени. Из улиц, вливавшихся в площадь, катились все новые людские волны, и Тритон малодушно подумал, что никого никогда не найдет в этой толчее. Разве что взлететь?..
Орхидея потянула его за рукав:
— Пойдем! Вон там можно на балкончик встать. Сверху-то лучше видно.
Они протолкались к западному концу площади, где мрачное здание с горгульями действительно имело на уровне третьего этажа какое-то подобие галереи, куда можно было подняться с улицы. Лестницы и галерея тоже были полны народу, но Орхидея резво работала локтями, шипела и, кажется, даже плевалась, раздавала и получала тычки, и каким-то чудом им удалось пристроиться у самых перил.
— Представление! Представление! — шумели со всех сторон, азартно поглощая сладости и копченые ребрышки, свиные уши и орешки, прикладываясь к бутылкам и сплевывая вниз, на головы толпы. Прижатый к перилам Тритон прокричал на ухо растрепанной спутнице:
— Что за представление?..
— Каждый год разное, — пропыхтела Орхидея, с трудом удерживая на голове чепец. — Кувыркаются, зверей водят, тарелки кидают, факелами крутят. Прошлый год один на проволоке плясал. Всем понравилось. Нынче тоже будет — вон, гляди! — она кивнула в сторону, где к перилам галереи был привязан трос, протянутый через всю площадь к противоположному зданию.
Музыка вдруг смолкла, и в толпе началось шевеление: горожане и гости освобождали центр площади, утрамбовываясь по краям. Из окон гроздьями свисали зеваки, кое-кто карабкался на каменные тумбы позабытого предназначения и на изъеденный временем пъедестал каменного рыцаря на лихом колченогом коне с отколотым хвостом.
Музыка вновь грянула какой-то заунывный марш, и из ближайшей улочки на середину площади выбежала страшно худая девушка, вся в блестящих чешуйках вместо одежды. Неправдоподобно вывернутые суставы делали ее похожей на огромное больное насекомое. Она начала кувыркаться и сворачиваться в клубки, закидывать ноги за плечи, извиваться так, что ее конечности казались веревками, начисто лишенными костей. Толпа свистела, выражая восторг, ухала и аплодировала. Потом вышли борцы — мускулистый кривоногий карлик с огромной лысой головой и тощий старик, узловатый, как сухой корень, беззубый и верткий. Толпа возбудилась. Народ вопил и улюлюкал, Орхидея азартно подпрыгивала у плеча Тритона. Карлик победил, придушенного старичка уволокли за ноги. За борцами выступал мрачный горбоносый тип. Он привел на цепях пару волков — толпа отступила подальше. Волки рычали, показывали зубы и весьма неохотно выполняли приказы дрессировщика. Тритон усмехнулся, вспомнив Кудряша.
За волками вышли жонглеры — в воздух полетели ножи, зажженные факелы и тонкие фарфоровые блюда. Безрукий мальчик лет двенадцати ловко ловил зубами летящие в него кинжалы, балансировал на одной ноге, удерживая в другой пестрый веер, подбрасывал и вертел ногами яркую алую тумбу. Тритон засмотрелся на него и едва не пропустил момент появления Тота. Он сразу узнал главаря песчаников. Бледное, точно светящееся изнутри лицо с огромными ледяными глазами в немыслимо длинных ресницах обрамляли длинные золотые локоны, высокая фигура с прямыми широкими плечами, тонкой талией, узкими бедрами и стройными длинными ногами была затянута в короткий кожаный камзол, такие же штаны и высокие ботфорты. Никакого плаща, никакого капюшона — Тот не скрывался. Летящей походкой он прошел к середине площади. Люди расступались перед ним, как вода, а он, казалось, даже не замечал их присутствия. Двое горожан в богатой одежде, подобострастно кланяясь, приволокли обитое красным бархатом кресло. Красавец, не удостоив их даже взглядом, уселся в него, изящно откинувшись на спинку. Разрезая толпу, к своему господину с четырех сторон прошли четверо песчаников. Все они, как и Тот, были одеты в черное, лишь голова одного из них была не без щегольства повязана алой косынкой.
Песчаный главарь поднял голову и посмотрел вверх. Тритон проследил за его взглядом. Из окна противоположного от галереи здания показалась тонкая фигура танцора и ступила на трос. Музыка смолкла, потом застучал барабан. Толпа на площади затаила дыхание.
Танцор легко пробежал туда-сюда по тросу, потом вернулся на середину, высоко подпрыгнул и дважды перевернулся в воздухе. Тритон напрягся: он узнал канатоходца. «Лей», — прошептал он одними губами, и танцор едва заметно вздрогнул и обернулся. Его взгляд скользнул по толпе и остановился на ком-то внизу. Этот невидимый кто-то был ему знаком: Лей просиял улыбкой и замахал рукой. Тритон перегнулся через перила, шаря взглядом, сердце у него заколотилось и пропустило удар: он увидел внизу, в море задранных кверху лиц, одно…
— Нета! — крикнул он и, не думая ни о чем, вскочил на перила, собираясь прыгнуть вниз.
— А ну-ка, кто это там у нас мешает представлению? — разнесся над площадью совершенно спокойный голос Тота, негромкий, но почему-то разом перекрывший все звуки. — Никак, отродья? Взять их, ребята.
Песчаники метнулись в толпу, как хорьки в курятник, народ, точно очнувшись, завопил и начал давиться, пытаясь выбраться с площади. Нету закрутило и понесло в толпе, она беспомощно оглянулась, но Тритона чья-то крепкая рука схватила сзади за плащ и сдернула с перил. Он яростно обернулся и увидел перед собой Орхидею. Ее чепец съехал набок вместе с волосами, на лице была написана отчаянная решимость.
