Вероника, дочь известного московского адвоката, была женой
Никиты уже третий год, и, конечно же, она знала немало об этой тайной ране
своего мужа, хотя и понимала, что знает не все. В последние две недели, после
командировки, она стала серьезно опасаться за состояние его нервов. Он почти не
спал, ходил по ночам, без остановки курил, а когда отключался в каком-то
подобии сна, начинал бормотать заумь, из которой иногда выплывали, будто
призраки, фразы, выкрики и печатные строчки кронштадтской вольницы.
«...от Завгородина – двухдневный паек хлеба и пачка махорки;
от Иванова, кочегара „Севастополя“, – шинель; от сотрудницы Ревкома
Циммерман – папиросы, от Путилина, портово-химическая лаборатория, – одна
пара сапог...»
«...Полное доверие командиру батареи товарищу Грибанову!..»
«...Куполов, ебена мать, Куполова-лекаря не видали,
братцы?..»
«...команда пришла в задумчивость, нужна литература для
обмена с курсантами...»
«...Подымайся, люд крестьянский!
Всходит новая заря —
Сбросим Троцкого оковы,
Сбросим Ленина-царя...»
«...Ко всем трудящимся России, ко всем трудящимся России...»
Однажды она, набравшись смелости, спросила его, не стоит ли
ему выйти из армии и поступить в университет, на медицинский факультет, по
стопам отца, ведь ему всего двадцать пять, к тридцати годам он будет настоящим
врачом... Как ни странно, он не накричал на нее, а только лишь задумчиво
покачал головой – поздно, Ника, поздно... Похоже, что он вовсе не возраст имел
в виду.
* * *
Наконец они подошли к калитке дачи, на которой, как в старые
времена, только без ятей, красовалась медная таблица с гравировкой «Доктор
Б.Н.Градов». За калиткой мощенная кирпичом дорожка, описывая между сосен
латинскую «S», подходила к крыльцу, к добротно обитым клеенкой дверям, к
большому двухэтажному дому с мансардой, террасой и флигелем.
Переступая порог этого дома, всякий подумал бы: вот остров
здравого смысла, порядочности, сущий оплот светлых сил российской
интеллигенции. Градов-старший, Борис Никитич, профессор Первого медицинского
института и старший консультант Солдатёнковской больницы, считался одним из
лучших хирургов Москвы. С такими специалистами даже творцы истории вынуждены
были считаться. Партия знала, что, хотя ее вожди сравнительно молоды, здоровье многих
из них подорвано подпольной работой, арестами, ссылками, ранениями, а потому
светилам медицины всегда выказывалось особое уважение. Даже и в годы военного
коммунизма среди частично разобранных на дрова дач Серебряного Бора градовский
дом всегда поддерживал свой очаг и свет в окнах, ну а теперь-то, среди
нэповского процветания, все вообще как бы вернулось на круги своя, к
«допещерному», как выражался друг дома Леонид Валентинович Пулково, периоду
истории. Постоянно, например, звучал рояль. Хозяйка, Мэри Вахтанговна, когда-то
кончавшая консерваторию по классу фортепиано («увы, моими главными концертами
оказались Никитка, Кирилка и Нинка»), не упускала ни единой возможности
погрузиться в музыку. «Шопеном Мэри отгоняет леших», – шутил профессор.
Разгуливал по коврам огромный и благожелательнейший немецкий
овчар Пифагор. Из библиотеки обычно доносились мужские голоса – вековечный
«спор славян». Няня, сыгравшая весьма немалую роль в трех «главных концертах»
Мэри Вахтанговны, проходила по комнатам со стопками чистого белья или
рассчитывалась в прихожей за принесенные на дом молоко и сметану.
Никита повесил на оленьи рога шубку Вероники и свою шинель,
что весила, пожалуй, в пять раз тяжелее собрания котиков. Он постарался тихо,
чтобы не сорвать Шопена, пройти за женой на мансарду, однако мать услышала и
крикнула своим на редкость молодым голосом:
– Никитушка, Никушка, учтите, сегодня за ужином полный сбор!
На мансарде, из окна которой видна была излучина Москвы-реки
и купола в Хорошеве и на Соколе, он стал раздевать жену. Он целовал ее плечи,
нежность и сладостная тяга, казалось, вытесняли мрак Кронштадта. Как все-таки
замечательно, что женщины снова могут покупать шелковое белье. Что ж, может
быть, Вуйнович прав, говоря, что в подавлении «братвы» начала возрождаться
российская государственность?
Глава 2
Кремль и окрестности
Вокруг Кремля всегда вилось не меньше шепотков и
кривотолков, чем ласточек вокруг его башен в погожий летний день. Что уж и
говорить про нынешние времена, когда в крепости восьмой год сидят вожди
мирового пролетариата. Парадоксы на каждом шагу. Взять хотя бы ту же Спасскую
башню. Хоть она и носит еще имя Спаса, но стала уже символом чего-то другого.
Двуглавый орел еще венчает ее шатер, но куранты в полдень вызванивают
«Интернационал», а в полночь – «Вы жертвою пали».
В городе ходит молва, что под Кремлем с неизвестными целями
расширяется паутина тайников-колодцев и подземных ходов-слухов. Странные
россказни циркулируют о жизни семейств Каменевых и Сталиных, о придворном
большевистском пиите, поселившемся дверь в дверь с вождями в здании бывшего
Арсенала, – Демьяне Бедном, которого, каламбуря вокруг его настоящей
фамилии, столичные литераторы называют Демьян Лакеевич Придворов.
Странности и жути еще прибавилось, когда главного обитателя
после его кончины забальзамировали и вынесли за крепостную стену в хрустальном
гробу всем на обозрение. Что за извивы воображения и как их совместить с
материалистической философией, с тем же Энгельсом, что завещал свой прах развеять
над океаном?
Великие соборы Кремля закрыты, но купола их и кресты все еще
пылают, стоит лишь солнышку пробиться сквозь среднерусскую хмарь, переливаются
в соседстве с множественными красными струями новых знамен и паучковыми
символами перекрещенных орудий труда.
Гордая итальянская крепость на вершине Боровицкого холма,
трижды сожженная с интервалами в двести лет ханом Тохтамышем, гетманом
Гонсевским и императором Наполеоном и снова поднявшая свои шатры и «ласточкины
хвосты» стен, что тебя ждет в непредсказуемом мире?
Три «роллс-ройса» наркомата обороны поначалу пересекли
Красную площадь как бы по направлению к воротам Спасской башни, однако
неожиданно проехали мимо, спустились к Москве-реке, обогнули крепость с южной и
западной сторон и вкатились внутрь через предмостную пузатую Кутафью башню.
Такая тактика внезапных изменений маршрута была недавно разработана для
предотвращения терактов. Тактика, прямо скажем, немудреная, построенная на
вековечном «береженого Бог бережет», однако и в самом деле, окажись где-то у
Спасских ворот засада (все-таки ведь немало же еще и за границей и дома вполне
боеспособных антисоветчиков), Рабоче-Крестьянская Красная Армия была бы одним
ударом обезглавлена. В первой машине следовал нарком Фрунзе, во второй –
главком-запад Тухачевский, в третьей – главком-восток, кавалер ордена Красного
Знамени № 1 Василий Блюхер.
