За столом воцарилось неуклюжее молчание. Нина переводила
взгляд с одного на другого. Отец сидел неподвижно, глаза его были закрыты. Мать
тревожно смотрела на него, дрожащим голосом бормотала что-то растерянное, можно
было уловить: «...какие, право, неуместные... странные... такой вздор... глупые
сплетни...» Пулково застыл с не донесенной до рта рюмочкой водки. Тихо
поскуливал Пифагор. Агаша с поджатыми губами терла полотенцем совершенно чистое
блюдо. Кирилл углубился в тарелку с винегретом. У Никиты на лице было написано
почти открытое страдание. В глазах беременной красавицы быстро скапливалась
влага.
Напряжение было прервано звонком в дверь. Агаша просеменила
открывать и вернулась с дюжим и румяным военным. Тот стукнул каблуками, прямо
по-старорежимному, отдал честь, заорал:
– Младший командир Слабопетуховский! По вашему приказанию,
товарищ профессор, машина из Первого военного госпиталя!
Борис Никитич посмотрел на часы, слабо вздохнул.
– Ой, уже половина восьмого, – встал, поцеловал Мэри
Вахтанговну. – Я вернусь сразу после операции.
Младший командир Слабопетуховский направился к выход у, на
ходу подкрутив карикатурный ус, что-то шепнул тут же зардевшейся старой девушке
Агафье. Профессор вышел за ним.
Мэри Вахтанговна, гордо подняв подрагивающий подбородок,
демонстративно не смотрела в сторону дочери.
– Какая жестокость, – проговорила она. – Какая
самовлюбленность! Так ничего не замечать! Отец жертвует всем ради своих
больных, ради своего подвижничества! Не знает ни дня, ни ночи...
– Да что, в конце концов, происходит?! – воскликнула
Нина. – Что за МХАТ тут разыгрывается?
Никита положил сестре на плечо свою весомую руку с шевроном.
– Спокойно, Нинка. – Он повернулся к матери и мягко
спросил: – Мама, может быть, мы должны объяснить Нинке?..
Мэри Вахтанговна резко встала из-за стола.
– Не вижу никакой необходимости! Нет ничего, что нуждается в
объяснении! – Драматически сжав руки на груди, она быстро вышла из
столовой.
Никита, шепнув сестре: «Поговорим завтра», пошел вслед за
матерью. Весело начавшийся ужин дымился в развалинах.
Кирилл как бы с некоторой брезгливостью кончиками пальцев
оттолкнул от себя номер «Нового мира» и исподлобья уставился на Нину.
– Если этот клеветнический номер был запрещен, где ты его
достала, позволь спросить?
Нина схватила журнал, выпалила прямо брату в лицо:
– Не твое дело, сталинский подголосок!
Кирилл совсем уже в партийном стиле шарахнул кулаком по
столу:
– Ты считаешь себя идейной троцкисткой?! Дура! Пиши лучше
свои стишки и не лезь в оппозицию!
Отшвырнув стулья, оба молодых отпрыска Градовых вылетели из
столовой в разные стороны.
Агаша, вскрикнув уже даже и не в стиле МХАТа, а прямо в
своей природной замосквореченской, то есть Малого театра, манере, скрылась на
кухне.
В полной растерянности разъехался четырьмя лапами по паркету
Пифагор.
За недавно еще густо населенным столом остались только
Пулково и Вероника. Она приложила платок к глазам, стараясь не расплакаться, но
потом высморкалась в этот платок и неожиданно рассмеялась.
– Наш Кирка совсем уже очумел по партийной линии, –
сказала она.
Пулково налил себе рюмочку и подцепил треугольничек соленого
груздя.
– Мда-с, и всюду страсти роковые, – произнес он как раз
то, что и должен был произнести холостяк джентльмен, глядя на ссору в большом
семействе.
Вероника улыбнулась ему, показывая, что помнит, как год
назад в этом доме они едва ли не флиртовали.
– Вот видите, Леонид Валентинович, еще год назад здесь,
помните, Мэричкин день рождения, я крутилась, кокетничала, а сейчас... –
Она показала ладонями, будто крылышками, на живот. – Вот видите, как
изуродовалась.
– Ваша красота, Вероника Александровна, немедленно
восстановится после родов, – сказал он.
– Вы думаете? – совсем по-детски спросила она и тут же
накуксилась. – Ох, какая дура!
Пулково глянул на часы, встал прощаться, взял руку Вероники в
обе ладони.
– Между прочим, я сейчас часто играю на бильярде с одним
интересным военным, комполка Вадимом Георгиевичем Вуйновичем. Он нередко
вспоминает вас с Никитой... вас особенно...
– Не говорите ему, что мы приехали! – воскликнула она.
В следующий момент оба вздрогнули: из кабинета начали
разноситься бурные драматические пассажи рояля. Пифагор бросился к дверям,
ударил в них передними лапами. Выскочила Агаша, схватила его за ошейник:
– Тише, Пифочка, тише! Теперь наша мамочка сами лечатся!
* * *
Мэри Вахтанговна музицировала весь остаток вечера. Нине в ее
комнате наверху иногда казалось, что рояль обращается прямо к ней, то требует,
то просит сойти вниз и объясниться. Она злилась на эти воображаемые призывы:
сами что-то скрывают от нее, а потом устраивают сцены. Обвиняют в равнодушии, а
самим наплевать на жизнь дочери! Разве хоть раз мать или отец, не говоря уже о
братьях, спросили, что происходит в «Синей блузе», в «Лито», в отношениях с
друзьями, с Семеном... Все разговаривают с ней только каким-то раз навсегда
усвоенным дурашливым тоном, как будто она не взрослеет, не мучается проблемами
революции. Да и что для них революция? Они просто счастливы, что она отходит на
задний план в жизни страны, что прежняя их комфортная обыденщина так быстро
восстанавливается. Чем, по сути дела, мои родители отличаются от нэпачей, от
какого-нибудь Нариман-хана из «Московского Восточного общества взаимного
кредита», о котором недавно писал Михаил Кольцов? Тот ликует в своем банке под
защитой швейцаров в зеленой униформе, здесь – дворянские фортепианные
страдания, вечерние туалеты для выездов в оперу... «Нормальная жизнь»
возвращается, какое счастье!
Не раздеваясь, она валялась на своей кровати, пытаясь читать
«Непогашенную луну», но не читалось никак, строки ускользали, набегали одна за
другой досадные мысли: «Как-то не так я живу, что-то не то я делаю, почему я
позволяю Семену так себя вести со мной, почему я стесняюсь своей романтики,
своих стихов, почему я не откровенна сама с собой и не могу сказать себе, что
на ячейке мне скучно, почему...»
Она заснула с открытой книжкой «Нового мира» на животе и
очнулась только от шума подъезжающего автомобиля. Хлопнула калитка. Нина
выглянула в окно и увидела своего любимого отца. Веселый, в распахнутом пальто,
он шел в свете луны по тропинке к дому. Значит, операция прошла удачно.
Стукнула дверь, застучали каблучки. Любимая мать побежала навстречу мужу.
Слышны их веселые голоса.
