Первая ошибка Пера заключалась в том, что он оставил в каморке горящую свечку. Вторая ошибка оказалась фатальной: Пер не повесил ключ на цепочку на шею, как было велено, а просто положил в карман рабочей куртки.
Неудивительно, что безумный старик ненароком опрокинул свечку прямо на тюфяк. Неудивительно, что Пер, явившись к кастелянше, захотел поменять не только бароновы простыни, но и свою залитую кашей куртку.
На этом счастливая звезда Пера закатилась. Потому что взять ключ из кармана куртки он благополучно позабыл.
— Горит! Пожар!!
Все случилось очень быстро.
Тюфяк вспыхнул. Ветхое строение занялось моментально; пока Пер в ужасе ощупывал карманы, пока бежал, спотыкаясь, к кастелянше, пока выл над кучей грязного белья, в которую канула его старая куртка — пока слуга производил все эти предсмертные телодвижения, Ил де Ятер пытался сбить с дверей замок.
Не удалось. Сработано было крепко.
Тогда Ятер кинулся к окну; окна в каморке по понятным причинам были забраны крепкими решетками. Огонь охватил уже всю комнату — повиснув на прутьях, будто обезумевшая обезьяна в зверинце, Ил мог видеть, как его отец равнодушно взирает на подбирающиеся к нему языки огня.
Как вспыхивают седые волосы…
Я видел потом эту решетку — человеку не под силу так погнуть толстенные прутья. Ил сделал больше, чем под силу человеку, но на исход дела это не повлияло.
Сбежались слуги, домочадцы, дети. Выстроились цепочкой, передавали ведра из рук в руки. Огонь, по счастью, не успел перекинуться на стоящие рядом строения; дверь в каморку наконец-то выломали, и взглядам предстала выгоревшая комната с черным скрюченным трупом посредине.
Прибежал Пер с ключом. Постоял, поглядел на суматоху…
А потом пошел и потихоньку повесился в бароновом саду, на осине.
* * *
ЗАДАЧА № 58: Назначенный маг третьей степени заговорил клубок шерсти на непожирание молью. Каков диаметр сферы действия заклинания, если известно, что наследственный маг первой степени почуял остаточную силу, находясь на расстоянии трех метров от клубка?
* * *
На другой вечер мы сидели у меня в гостиной за кувшином вина, вернее, за целой батареей кувшинов. Ятер пил, но не пьянел; сам я спиртного избегаю, но из уважения к традициям всегда держу в погребе несколько породистых бочек.
Мы молчали так долго, что ночные светильники под потолком стали понемногу убавлять свет — решили, вероятно, что мы спим либо комната пуста. Единственная свеча на столе подчеркивала мрачность осунувшегося баронового лица, зато в свете ее не видно было ни обгоревших бровей, ни поредевших волос, ни обожженных щек. Я смотрел на Ила — и картина гибели старого барона повторялась перед моими глазами снова и снова, я гнал ее, но она возвращалась опять. Самым печальным было то, что в лице старикашки, равнодушно взирающего на охватившее комнату пламя, явственно проступали черты дядюшки Дола — такого, каким я его помнил, моего старшего друга. И когда пламя, кинувшись на старика, оборачивало его рваным извивающимся коконом — я невольно закрывал глаза, зажмуривался, будто нервная дамочка.
Если бы я оказался рядом — я мог бы его спасти!
…Спасти, но не вернуть разум. Ему предстояло год за годом жить растением в кадке, питаться жидкой кашей через жестяную воронку, ходить под себя…
…Но столь ужасная смерть?!
…Почему я не властен над временем? Почему я не оказался в тот момент — там?
…Милосерднее было бы сразу же его зарезать. Как Ил, собственно, и собирался сделать…
Я вздрогнул. С подозрением уставился на сидящего напротив молодого барона; да уж. Вернись Ятер-старший в полном здравии — Ил недрогнувшей рукой перерезал бы папаше горло. Но теперь — теперь мой приятель жестоко страдал. Сыновние чувства, все эти годы тлевшие под коркой застарелой ненависти, были извлечены наружу; они были бледненькие, неубедительные и как бы битые молью, Ил стыдился их — сам перед собой. Уж лучше чистая ненависть, чем такая любовь.
— Они, — светильники, отрезвленные звуком баронова голоса, вспыхнули на полную мощность, яркий свет заставил моего собеседника поморщиться. — Они… их уже не остановить… языки вырезать, что ли… болтают. А когда молчат — думают… Что это я свел батюшку в могилу. Собственного отца погубил! И Пер, скотина такая, свидетель мой единственный… Скотина, удавился! Уже болтают, что я батюшку два года в каморке держал… Уже болтают… И — верят!
— Что тебе за дело до грязных языков, — спросил я устало. — Хочешь, я разом позатыкаю все эти рты?
— Не-е-е, — Ил тяжело замотал головой. — Так не пойдет, колдун… Так не будет. Рты затыкать… это я сам могу, безо всякого колдовства. А надо батюшкиного убийцу… Кто его похитил, кто его разума лишил… тот и убийца. Надо найти. А Пер, дурень, поспешил — я его, может, потом сам замучил бы… но ведь это потом… Он много знать мог, вспомнить что-то, этот Пер, ведь тогда с батюшкой вместе был, помнишь, когда его эта девка свела… Эта сучка, чтоб ей жабой подавиться… Помнишь ведь?
Я вздохнул.
…Развязная особа постучала в ворота поздним вечером, в дождь, и назвалась жертвой разбойников. По ее словам, негодяи похитили у нее карету, убили кучера и слуг, поживились сундуком с семейными драгоценностями — а драгоценностей было немало, потому что и семью она назвала известную, знатную семью из Южной Столицы.
На тот момент в округе не было ни одной серьезной разбойничьей шайки. Девица не смогла указать места, где лежат трупы несчастных слуг (темно было, незнакомые места, ночь, шок); короче говоря, авантюристку в ней заподозрили сразу все — кроме старого Дола де Ятера.
Тот, вопреки обыкновению, отнесся к девициной истории очень серьезно. Более того — ни с того ни с сего пожелал несчастную девушку утешить; в первую же ночь она пробралась к старику в постель. И старик расцвел, потому что собственная жена его давно была сведена в могилу, а прочие женщины, делившие с ним ложе, бывали либо продажны, либо насмерть перепуганы.
Уже на следующий день пришелицу ненавидели все — начиная от наследника Ила, которому мерещился претендующий на его права младенец, и заканчивая кухонным мальчишкой. Она вела себя, как хозяйка. Она откровенно издевалась над шипящими ей вслед бароновыми дочками. Она провоцировала Ила на грубость — а потом жаловалась на него старому Ятеру; жизнь семейства, и без того несладкая, медленно превращалась в ад. Барон объявил о своей предстоящей женитьбе — вразумить его и в лучшие-то времена никто не мог, а теперь старик и вовсе рехнулся. Ил в отчаянии приходил ко мне, обиняками расспрашивал о ядах, их свойствах и способе применения. Разумеется, все разговоры носили отвлеченный характер, однако скоро старик завел новый порядок приема пищи: ни сам он, ни его красотка ничего не брали в рот прежде, чем кто-нибудь из слуг не снимал с блюда пробу…
Наконец, старый Ятер сообщил о своем желании встретиться с родичами своей избранницы. Собрана была карета для поездки в Южную Столицу; жених и невеста отбыли, прихватив с собой несколько сундуков добра, в том числе семейные драгоценности, и не мифические, как у девицы, а самые настоящие.
