Она решила не показывать виду, что понимает, как все это далеко от истины, но он, конечно, почувствовал, что подушка вдруг стала жесткой.
— Лежа рядом с тобой, я чувствую себя спокойным и счастливым, моя любовь. Только здесь, в этом месте, единственном для меня на всем белом свете.
— Лицемер и льстец, — прошептала она и снова принялась ворошить пальцами его густые черные волосы.
— Нет, это святая правда, — пробормотал Влад.
Илона ласкала его волосы и плечи и вдруг почувствовала, что дыхание князя стало реже, он как-то обмяк.
Она догадалась, что он заснул, но через несколько мгновений глаза его открылись.
— Ты знаешь, я уезжаю завтра. Точнее, уже сегодня. Через несколько часов.
— Это будет война, да?
— Крестовый поход. — Голос Влада дрогнул. — Победа креста над полумесяцем. Дракон усядется на султанский штандарт как на жердочку, и Мехмет согнется под моим мечом.
— Именно этого ты хочешь больше всего?
— Да, наверное. — Он улыбнулся. — Мне, воину Христа, следует думать о славе Божьей, но я озабочен и своей собственной. Я просто жажду покорить того, кто победил и завоевал других.
— Но возможно ли это? — спросила она мягко, отбросив его волосы на одну сторону. — Ведь турки очень сильны.
— Сильны? Да. Непобедимы? Нет! Их бил Хуньяди у Белграда и Ниса. Скандерберг снова и снова наносит им поражения в Албании. Я вполне могу справиться с ними здесь, с небольшой помощью.
— Которая придет из Венгрии?
— Да. Я могу заварить кашу, начать войну и некоторое время продержаться вполне успешно. Но если Корвин не двинется, не использует все золото, которое Папа прислал ему, чтобы сражаться…
— Что тогда?
— Тогда мы обречены. — Князь поднял голову. — Ты понимаешь, что только тебе я могу сказать об этом.
— Да, понимаю.
Она гладила его волосы. Он дышал ровно и будто бы безмятежно.
Через некоторое время женщина позвала:
— Влад, — но он не шелохнулся.
Илона стянула с него сапоги, сняла с себя платье, натянула на обоих теплое шерстяное одеяло и приникла к своему князю.
Дочь дубильщика не думала, что заснет, однако открыла глаза, когда за неплотно закрытыми ставнями уже брезжила заря. Она осторожно выскользнула из постели, стараясь не потревожить его, и приоткрыла окно. Да, в самом деле восток посветлел.
— Что, уже рассвет? — спросил он сонным голосом.
— Нет, мой дорогой, — сказала Илона, прикрыла ставни и возвратилась к нему. — Это горит Тырговиште. Спи спокойно.
— Ты что, шутишь?
— Да, шучу. Спи.
Через несколько мгновений он снова спросил:
— А почему у тебя такие холодные ноги?
— Они горячие как угли по сравнению с моими руками. Вот, попробуй.
Она засунула ладони ему в шаровары и прикоснулась к тому, что нашла там.
— Иисусе! — воскликнул он, приподнялся и снова повалился на спину. — Что ты со мной делаешь?
— А вот что, — проговорила женщина, продолжая ласково перебирать пальцами. — Я что-то не вижу, чтобы ты возражал.
— Илона, — простонал Влад, потом резко повернулся к ней, и его руки скользнули ей под рубашку.
— А чьи теперь руки холодные? — рассмеялась она, теснее прижимаясь к нему.
— Но ты же не возражаешь.
— Я возражаю, когда ты ничего со мной не делаешь и даже ничего от меня не желаешь.
— Правда?
— Правда, — ответила она. — Я твоя, когда бы ты ни пожелал меня. Здесь, сейчас, всегда и навеки.
— Что ж, пусть будет здесь и сейчас. — И Влад сорвал с нее рубашку.
Он приходил к ней в разном настроении и любил по-разному. Но больше всего ей нравилось именно так — утонуть в его горячей, неудержимой страсти, когда все остальное уходит, исчезает, теряет свое значение. Она знала, что он не где-то еще и не с кем-то еще. Князь здесь, таков, какой есть. В других местах ему приходилось носить маску, но только не с ней. Здесь он забывал о себе и о своей роли, терял себя в ее бесконечной, безбрежной любви. Илона забирала его всего, без остатка, но и от себя самой не оставляла ничего.
Они слились в объятиях, то поднимались, то опускались на постели. Им становилось все жарче с каждым мгновением.
Слабый утренний свет, пробивающийся сквозь ставни, постепенно делался все ярче. Илона мечтала о том, чтобы Тырговиште и в самом деле охватило всепожирающее пламя, такое, какое сжигало теперь их обоих. Потом она почувствовала, как он напрягся, первый раз в кои-то веки. Женщина знала, что он попытается отстраниться от нее, как делал всегда с тех пор, как поклялся священнику в том, что больше не будет иметь незаконных детей, в обмен на то, чтобы она осталась жива. Но Илона так же хорошо понимала, что теперь она, вполне возможно, видит его в последний раз и не может позволить ему уйти вот так.
— Нет, мой князь, нет. Останься, — прошептала она и обняла коленями его бедра.
— Илона. — Он тяжело вздохнул.
— Это будет безопасно, моя любовь, совершенно безопасно. Я знаю, когда можно.
— Ты уверена?
— Я никогда не смогла бы солгать тебе.
— Да, ты не смогла бы. Ты единственная, кто не смог бы. Именно поэтому я так дорожу тобой. Ты — прибежище моей души и сердца. — Он улыбнулся. — Что ж, с благословения Господа! — вскрикнул Влад и снова дал волю своей страсти.
Пауза длилась всего несколько мгновений и только усилила их обоюдное желание. Потом их тела снова слились. Восторг и упоение прорывались вскриками и стонами.
Через минуту они лежали, тесно прижавшись, почти слившись воедино, чувствуя дыхание друг друга и слыша, как стучат их сердца. Глаза князя снова были закрыты, на лице написано спокойствие и умиротворение. Илона смотрела на него. В этот момент он был очень похож на юношу, которого она знала прежде, каким увидела его впервые в Эдирне, из-под вуали, увешанной монетами.
Она знала все, что говорили о нем, все слухи и сплетни. При дворе находилось немало охотников, которые с удовольствием и весьма подробно пересказывали на разный манер деяния князя. Ее прислужница Елизавета, дочь жупана Туркула, могла болтать об этом часами, пока Илона не останавливала ее. Но все, что она слышала о жестокости, об ужасающих наказаниях, не имело никакого отношения к человеку, дремавшему в ее объятиях. Он никогда не говорил с ней об этих ужасах и не раскрыл ей, в чем состоял источник той отчаянной мрачности, которая временами охватывала его. Все эти признания предназначались духовнику, Богу, но никак не ей. Влад называл ее своим убежищем, своей тихой гаванью, и она не могла разрушить это его убеждение, уничтожить ощущение безопасности и покоя в единственном месте, где он находил все это, что бы ни говорили о нем люди.
