— Ну, если б мы его зацепили, разбилась бы правая.
— Прозрачный намек, — кивнул бородатый. — Добро пожаловать в реакционеры.
Солнце било в окно, отчего стаканы, чашки, чайник и разбросанные по столу ложки отбрасывали словно бы за уши вытянутые тени. Люда сидела на стуле, как на жердочке, подобрав под себя ноги. Чай не пила, только сахар в нем размешивала уже минут двадцать.
Старуха смотрела с пониманием. Сахар уже давно разошелся, а если б и осталось что, в остывшем чае не растворилось бы ни в жизнь. Но не просто ж так ложкой стекло сверлит. То что внутри сидит куда-то деть пытается, только так просто не денешь.
— А дальше что? — спросила старуха у притихшей девушки.
— Ничего, — покачала головой та. — Ждала я его ждала. Думала, коли не в этом мире, так в том встретимся. А потом — раз приходит ко мне тот, чье имя и произносить не хочется, и говорит: «Ты тут во свету сидишь, милого своего ждешь, а того не знаешь, что сюда он не придет». Я чуть не обезумела. То ли лукавство это, то ли издевка. Спросила почему так, а лукавый гость мой мне и отвечает, дескать есть не только свет и тьма, есть еще и рубеж между мертвым и живым миром. «Вот на рубеже, — говорит. — Милый твой и задержался. Только сейчас его и там нет. Вернулся он в живой мир. Хочешь к нему?» И смотрит на меня так искоса словно конфету ребенку показал и спрятал.
Люда подняла чашку, поднесла ко рту, но губами края так и не коснулась. Поставила обратно, заговорила снова.
— Что я ему могла сказать на это? Конечно, согласилась. Он говорит: «Хорошо, я тебя в живой мир верну, только за то душу свою ты мне в заклад оставишь. Иди, ищи. Коли не найдешь своего милого, посчитаешь, что обманул тебя, верну душу. А коли найдешь, живи, но помни, что душа твоя не свету принадлежит, а тьме».
— Согласилась, — задумчиво произнесла старуха.
— Согласилась, — кивнула девушка.
— Что ж ты наделала, девонька. Что ж натворила.
— Дура баба, — фыркнул Кот.
— Я его больше жизни люблю.
— Любишь, — кот подпрыгнул с табуретки, метнулся через кухню, став похожим на хищного зверя запертого в клетку. — А коли любишь, чего тогда по всем дворам ходила, задом вертела?
Люда всхлипнула.
— Не рычи на нее, зверь, — проворчала Яга. — Не ее вина. Видишь, сама не своя, страдает.
— Ее вина, что тьму в себя пустила, а потом преумножила и дальше повела.
— Замолкни, зверь, — грозно повела бровями старуха. — Не то опять поссоримся.
Старческая рука опустилась на девичью руку, погладила, приголубила.
— А ты, девонька, иди к нему. Живи с ним, лови каждый миг. Не долго ему осталось. Меньше, чем кажется. Так что люби его и не забывай, что любишь. Не пускай в себя темное. До смерти у тебя над тьмой силы есть. А по смерти видно будет.
Люда посмотрела преданно, как собака, которую всю жизнь били ногами и палками, а потом вдруг накормили и приласкали.
— Спасибо вам.
— Не на чем. Только вот что, память Милонегова в нем спит. Не тревожь ее. Когда надо будет, я сама ее открою. Сейчас не время, — старуха поглядела в девичьи глаза, что светились, сияли, лучились вернувшейся чистотой и, впервые назвав ее прошлым именем, добавила: — Ступай, Ладушка. Он вернется скоро. Жди. И не отступайся. Что решила, делай.
Девушка встала и пошла на выход. Кот молча проводил до двери.
— Если что нужно, — сказал на прощание, — Заходи всегда. Тебе здесь помогут.
Заперев дверь воротился на кухню. Яга сидела в задумчивости. Вслух ничего говорить не стала, Кот и без того все понял. От того и бесится. Есть в девушке и свет и силы, чтобы тьме противиться. Но душа под закладом это не хвост собачий. Коли тьма призовет, противиться ей девчонка вряд ли сумеет. А это ведь может когда угодно случится.
— Все вы бабы трясогузки и канальи, — сообщил хмурый оборотень.
Яга навострилась. Читать Кот кое-как научился, но вряд ли успел много чего прочитать. И уж наверное не стал бы читать литературу художественную.
— Это ты от Игоряши понахватался?
— А что, — насупился тот. — Заметно?
— Заметно, — прищурилась старуха. — Не кисни, зверь, у них впереди еще целая жизнь.
— Короткая больно.
— Какая есть, — отмахнулась старуха. — Зато счастливая. А вечности никто никому и не обещал. Я вот сколько живу, а вечности ни счастливой, ни несчастной не видела. Вечность это обман. Все меняется.
Домик, у которого Игорь остановил машину, стоял на отшибе. Дороги здесь почти не осталось, так тропка укатанная только. Ближайшие дома светились крышами где-то за перелеском на той стороне реки.
Бородач остался верен себе. Дом стоял в чистом поле. Ни забора, ни ворот, ни лишних дверей. Одна только, да и та так заперта, что при желании монтировкой отворить можно, легко свернув замок.
— Выгружай мешки, — распорядился Игорь. — Есть хочешь?
— Нет, — покачал головой Олег. Кефира с половиной буханки, умятых полчаса назад, хватило, и есть в самом деле не хотелось.
Он вылез из машины и потянул всей грудью свежий воздух. Осень за городом не то, что в Москве. Вообще за городом все иначе. Жизнь другая, спокойная, размеренная. С другими заботами. Не сказать, что она не нравилась Олегу, но от города тоже отказываться не собирался. Да и Игорь не отказывается. Сюда ездит, а живет в столице.
Дверца легонько щелкнула. Мешки вылезали неохотно, норовили застрять. Олег выволок все три один за другим. К тому времени радушный хозяин уже распахнул двери, врубил электричество. К машине подбежал бодрый и радостный, словно охотничий пес, всю жизнь маявшийся в городе и в кой-то веки вывезенный на природу.
Легко подхватил пару мешков и поскакал обратно. Олег постарался не отставать и это удалось без напряга. В прихожей мебели не было. Стояла галошница, топорщилась рогатыми крючками прибитая к стене вешалка. На полу лежал длинный для половика и короткий для ковра пестрый вязаный коврик. Рядом с галошницей валялись ворохом насыпанные разноцветные тапочки.
Игорь переобулся и поволок внутрь мешки. Олег скинул ботинки, влез в красные — красному и дурачок рад — тапочки, прошествовал следом. Бородатого он застал за разгрузкой мешков. От содержимого черных непрозрачных пакетов Олегу стало не по себе. Парень попятился. Спина уперлась в дверь. В поясницу больно впилась дверная ручка.
— Уй-ё-ооо! — выдохнул, потирая поясницу.
Игорь оторвался от своего занятия, поглядел на парня.
— Ты чего там жмешься? Давай сюда.
Олег подошел с опаской. Перед ним на широком деревянном некрашеном столе лежал в разобранном состоянии приличный арсенал. С пневматикой он общался много раз, пару раз держал в руках газовые пистолеты, один раз стрелял из травматического. Но боевое оружие в руках не держал никогда. Не смотря на это, в том, что перед ним именно боевое, сомнений не было.
