Ей было неудобно лежать на краю кровати, мерзли босые ноги, но она все никак не могла собраться с силами, чтобы лечь поудобнее и подвинуться к печке. Так и уснула, свернувшись клубком…
Легче после короткого сна не стало. Машинально делая какую-то домашнюю работу, Нельга по-прежнему чувствовала, что двигается будто в тумане. Подоила корову, та вернулась, набродившись по лесу, и понуро стояла у ворот. Потом чистила закопченные кастрюли, напекла зачем-то пирогов.
Несколько раз приходил Филип, топтался у порога, мял в руках шапку, пытался сказать что-то, но, так и не сказав, уходил. А потом она села на лавку у стола, опустив руки на колени, и так просидела до вечера. Когда во дворе стало совсем темно, в окно постучали. Негромко, осторожно. Она не ответила.
— Сударыня, — прозвучало вдруг за ее спиной. — Здравствуйте.
Нельга оглянулась. Рядом с ней стоял кудрявый хорошенький мальчик, румяный и от смущения теребящий свои кружевные манжеты.
— Здравствуй, Мёдвик.
— Добрый вечер, — пробормотал он и улыбнулся.
— Как я рада, что ты пришел, — сказала она и поняла — действительно рада. В холодной, пустой груди шевельнулось что-то нежное. — У меня пироги еще теплые. Будешь?
Он посопел и быстро кивнул.
Нельга поднялась, ощутив только теперь, что снова может что-то делать. Она поставила на стол большое блюдо с пирогами, кувшин молока, кружку. Увидев угощение, Мёдвик повел веснушчатым носом и сразу перестал смущаться.
— А пироги с чем? — деловито осведомился он, забираясь за стол и придвигая к себе кувшин.
— С рыбой, грибами, яблоками, а еще с луком и яйцом. Ты с чем хочешь?
— С грибами, — подумав, ответил мальчишка. — И с рыбой.
Он выбрал два самых больших пирога и по очереди откусил от обоих. На его мордахе появилось довольное выражение.
— Вкусно? — спросила Нельга.
Он закивал, снова потянулся к блюду. Девушка тоже села за стол и стала смотреть, как он ест — сначала с рыбой, потом с грибами и снова с рыбой, потом с яблоками. Было видно, что у мальчика хороший аппетит.
— Ешь-ешь, — подбодрила она, когда Мёдвик как-то нерешительно взглянул на нее. — Я тебе и с собой дам.
И опять стало тоскливо. Тяжелый образ Черного замка навис над ней, заглушая тихую радость, принесенную Мёдвиком.
Мальчишка отложил недоеденный пирог, с тревогой глядя на нее:
— Сударыня, вам плохо?
— Нет. Мне… никак.
Он тоже сник, засопел громче:
— Вы обиделись на Эмила, да? Из-за того, что он так с вами… Да? Он не хотел… вас обидеть.
— Ему все равно. Ему все равно, что чувствуют люди, — сказала Нельга равнодушно. Смысла расстраиваться по этому поводу не было. Не может же она плакать из-за грубости демона, которому неожиданно поверила.
Мёдвик отчаянно замотал головой, так что его кудри запрыгали по щекам.
— Нет! Он хороший! Он очень хороший! Просто вы не знаете его. Вы никогда не видели его… настоящим.
— А какой он настоящий?
Лицо мальчишки неожиданно стало лукавым.
— А вы спросите его сами. Он здесь.
Нельга испуганно огляделась и спросила почему-то шепотом:
— Где здесь?
— Ждет на улице, — как ни в чем не бывало ответил мальчик.
— Почему на улице?
— Не знал, захотите вы его видеть или нет.
Нельга вскочила и бросилась к двери. Ее холодное, равнодушное сердце вдруг заколотилось с такой силой, что в груди стало больно.
Эмил сидел на перилах крыльца. Медленно обернулся, в темноте блеснули глаза на смуглом лице и белая пряжка у горла.
— Здравствуй, — услышала она тихий, чуть хриплый, голос и почувствовала, как слезы затуманивают глаза.
— Здравствуй.
Больше он ничего не сказал, просто смотрел на нее. Потом спрыгнул с перил. Нельга отступила, пропуская его в дом. Колдун вошел, мельком глянул на довольного Мёдвика, поедающего очередной пирог, снял плащ, бросил его на лавку и посмотрел на растерянную девушку пронзительными черными глазами:
— Так что, все еще не надумала выйти за меня замуж? — И тогда она разрыдалась. В голос, всхлипывая и вытирая слезы обеими руками, как в детстве. Уткнулась головой в его грудь и плакала, чувствуя, как уходят из нее эта ужасная пустота, равнодушие и страх. Одной рукой Эмил обнимал ее за плечи, другой гладил по затылку, бережно прижимал к себе, и Нельга слышала, что сердце его бьется ровно.
— Ну, все-все. Успокойся. Все хорошо.
И Нельге вдруг снова очень захотелось поверить ему. Хотя бы только сегодня. Наверное, потому, что он умел так хорошо убеждать.
Колдун поднял ее заплаканное лицо, заставил посмотреть себе в глаза. Сейчас они были нежными, улыбающимися.
— Я кое-что принес тебе.
Эмил мягко отстранил ее, вытащил из кармана плоский бархатный футляр и открыл его.
Нельга затаила дыхание, увидев, что лежит внутри. Это было ожерелье из огромных сапфиров. Они мягко переливались синими лучами на атласной подушечке и казались неправдоподобно, волшебно прекрасными.
— Я подбирал под цвет твоих глаз, — сказал Эмил.
— У меня серые глаза — прошептала Нельга.
— А я думал, синие, — рассмеялся колдун. Он вынул ожерелье из футляра, бережно надел его на шею девушке, ловко, не глядя, застегнул замочек. Потом взял ее за плечи и развернул к зеркалу.
Нельга взглянула на себя и мучительно покраснела. Хороша красавица. Лицо мокрое от слез, губы распухли, глаза красные, платье мятое, порванное, то самое, вчерашнее, она даже не переоделась после страшной ночи, зато на шее сапфировое ожерелье. Рядом с Эмилом, одетым в великолепный костюм с серебряной вышивкой, она выглядела жалким убожеством.
— Я сейчас, — пробормотала она, вывернулась из рук мужчины и убежала в соседнюю комнату. Переодеваться.
Из-за неплотно закрытой двери ей слышалось постукивание кувшина о край кружки, тихое почмокивание Мёдвика и шаги Эмила. Кажется, он рассматривал ее вышивку и плетеные коврики, висящие на стенах.
Нельга одернула платье, поправила тяжелое ожерелье, вышла из комнаты. Колдун повернулся ей навстречу:
— Да, так лучше.
Мёдвик улыбнулся довольной, сытой улыбкой и снова уткнулся носом в кружку.
Эмил подал девушке руку и подвел к столу, как настоящую знатную даму. Нельга опустилась на табурет, расправила складки шелкового платья (единственного шелкового платья, еще бабушкиного) и тут же вспомнила:
— Эмил, может быть, ты… хочешь поужинать?
Колдун посмотрел на сытого разрумянившегося Мёдвика, держащего в каждой руке по пирогу, и на лице его появилось странное выражение.
