Его лицо застыло. Мне показалось, что у него больной вид — бледное, осунувшееся лицо. Левая скула еще хранит след от солнечного ожога. Углы рта слегка опущены.
— Я говорил тебе то, что ты хотела слышать, — сказал он. — Я делал то, что ты хотела. Ты была вполне довольна результатами.
— Но ты ведь не для нас это делал, так? — Я не могла поверить, что он пытается оправдать свое предательство. — Ты о себе заботился. И это окупилось, верно? Партнерство с Бриманом и оборотный капитал?
Флинн внезапно злобно пнул блеклую тварь, валявшуюся у его ног.
— Ты понятия не имеешь, каково мне пришлось, — сказал он. — Тебе никогда ничего другого не было нужно. Тебя совершенно не волновало, что ты живешь в чужом доме, где некому о тебе позаботиться, что у тебя нет ни собственных денег, ни нормальной работы, ни будущего. А я хотел большего. Если бы я хотел так жить, я бы остался в Керри.
Он посмотрел под ноги, на подыхающую медузу, и снова пнул ее.
— Мерзкие твари. — Внезапно он поднял голову и посмотрел на меня с вызовом. — Мадо, скажи мне честно. Ты никогда не задаешься вопросом: а что бы ты делала, если бы все было по-другому? Неужели тебе этого никогда не хотелось, совсем-совсем?
Я игнорировала вопрос.
— Но почему Ле Салан? Почему бы тебе не сидеть спокойно в Ла Уссиньере, занимаясь своим делом?
Он скривил губы.
— С Бриманом непросто. Он хочет, чтобы все было под его контролем. Он меня не с распростертыми объятиями принял, знаешь ли. На все это понадобилось время. Планы. Труд. Он мог держать меня в подвешенном состоянии годами. Его бы это вполне устроило.
— Значит, ты нам позволял о себе заботиться, а сам тем временем использовал нас, чтобы взять верх над Бриманом.
— Я за все расплатился! — Кажется, он был по-настоящему зол. — Отработал. Я никому из вас ничего не должен.
Он рубанул воздух здоровой рукой, и стая вспугнутых чаек взлетела, пронзительно крича.
— Ты не знаешь, каково мне пришлось, — повторил он, уже потише. — Я полжизни прожил в бедности. Моя мать…
— Но ведь Бриман посылал вам деньги, — запротестовала я.
— Деньги на… — Он прервался и закончил фразу безжизненным голосом: — Мало. Слишком мало.
Я презрительно посмотрела на него, и он встретил мой взгляд с вызовом.
Облаком опустилась тишина.
— Ну так что? — Я постаралась, чтобы мой голос звучал безо всякого выражения. — Когда это случится? Как скоро ваши люди демонтируют Ле Бушу?
Он растерялся.
— Кто тебе сказал, что это должно случиться?
Я пожала плечами.
— Это же совершенно очевидно. Все должны Бриману деньги. Все рассчитывают на хорошую прибыль от летнего сезона. Будет куча денег, и они расплатятся с долгами. Но если не будет рифа, людям придется продать землю задешево, чтобы расплатиться; еще год, и тут все будет принадлежать Бриману. Тогда ему останется только подождать, чтобы приливы опять разнесли эту часть острова, и приступить к постройке паромного порта. Я верно угадала?
— Достаточно верно, — признал он.
— Сволочь, — сказала я. — Это ты придумал или он?
— Я. Точнее, ты. — Он пожал плечами. — Если можно украсть пляж, то почему не деревню? Почему бы не целый остров? Бриман и так уже владеет чуть не половиной острова. И, можно сказать, управляет второй половиной. Он уже произвел меня в компаньоны. А теперь…
Он увидел мое лицо и осекся.
— Мадо, не надо на меня так смотреть, — сказал он. — Все не так плохо, как ты думаешь. Для любого, кто хочет сделать выбор, есть выбор.
— Какой?
Флинн повернулся ко мне, сверкая глазами.
— Ах, Мадо, ну неужели ты в самом деле думаешь, что мы такие изверги? — сказал он. — Ему нужны рабочие. Подумай, что значит для острова паромный порт. Работа. Деньги. Жизнь. У всех саланцев будет работа. Лучше, чем все, что у них было до сих пор.
— Не за так, я полагаю.
Мы оба знали, каковы будут условия Бримана.
— Ну и что? — Кажется, голос его наконец зазвучал так, словно он оправдывается. — Что в этом плохого? Все будут при деле — хорошие деньги, оживление в торговле. Сейчас тут сплошной раздрай, каждый тянет в свою сторону. Земля пропадает без дела, потому что некому финансировать, некому возглавить предприятие. Бриман мог бы все изменить. И вам это прекрасно известно; только гордость и упрямство не дают вам это признать.
Я уставилась на него. Просто не могла ничего поделать: он будто и вправду верил в то, что говорил. На миг он меня почти убедил. Так заманчиво — порядок из хаоса. Дешевый прием, мимолетное обаяние — словно краткий блик солнца на воде, что цепляет глаз, лишь на долю секунды, но достаточно, чтобы проглядеть скалы прямо по носу, и это иногда оказывается смертельно.
— А как же старики? — Я заметила брешь в его рассуждениях. — Те, кто не сможет внести свой вклад или не захочет?
Он пожал плечами:
— Есть же еще «Иммортели».
— Они саланцы. Они на это никогда не пойдут. Я знаю, что не пойдут.
— Думаешь, у них будет выбор? — Флинн увидел мое лицо и улыбнулся. — Скоро мы это так или иначе узнаем. Сегодня собрание, в баре у Анжело.
— Да, чем быстрее, тем лучше, пока береговая инспекция все еще здесь.
Он посмотрел на меня с восхищением:
— А, ты, значит, видела судно.
— Без него ты бы вряд ли осмелился демонтировать Бушу, — презрительно сказала я. — Но, как ты мне сам когда-то объяснял, это незаконное сооружение. Оно построено без плана. Оно принесло вред. Только словечко шепнуть кому надо, а потом сидеть и смотреть, как бюрократы сами за вас все сделают.
Я не могла не признать, что это элегантное решение. Саланцы боятся чиновников, власть внушает им священный трепет. Скрепка для бумаг победит там, где динамит был бы бессилен.
— Мы не собирались ничего делать так рано, но потом нам все равно понадобился бы предлог, чтоб их вызвать, — сказал Флинн. — Нашествие медуз было достаточно подходящим предлогом. Жаль только, что жертвой оказался я.
Он поморщился и показал перевязанную руку.
— Ты будешь на сегодняшнем собрании? — спросила я, игнорируя его слова.
Флинн улыбнулся.
— Вряд ли. Я, может быть, вернусь на материк: буду оттуда управлять своей частью бизнеса. Боюсь, саланцы мне будут не особенно рады, когда Бриман расскажет им, кто я.
Мгновение я была совершенно уверена, что он позовет меня уехать вместе с ним. Сердце трепыхалось, как умирающая рыба, но Флинн уже отвернулся. Я ощутила смутное облегчение, что он меня не позвал; по крайней мере, четко дал понять, что все кончено, и перестал притворяться.
