— С мопедом можно по-всякому зарабатывать, — серьезно сказал он мне. — Всякие поручения, доставка, что угодно. Если у тебя есть транспорт, ты никогда не будешь на мели.
Просто удивительно, до какой степени дюжина детей может изменить деревню. Ле Салан внезапно ожил. Старики уже не были в большинстве.
— А мне нравится, — заявила Туанетта, когда я ей об этом сказала. — Я словно сама помолодела.
И не она одна. Я нашла сурового Аристида на вершине утеса — он учил двух маленьких мальчиков вязать узлы. Ален, обычно суровый к собственным детям, взял Летицию в своей лодке на рыбную ловлю. Дезире тайно совала конфеты в чумазые нетерпеливые ручки. Конечно, туристы нужны были всем. Но дети утоляли другую, первичную нужду. Мы безжалостно баловали и подкупали их. Сердитые старухи мягчели. Сердитые старики вспоминали свои мальчишеские радости.
Флинн был любимцем детей. Он, конечно, и наших детей всегда привлекал, может, потому, что никогда не старался их привлечь. Но дети отдыхающих бегали за ним, как за гаммельнским крысоловом; они вечно кишели вокруг него, болтали с ним, наблюдали, как он строит скульптуры из пла?вника или сортирует найденный на пляже мусор. Они таскались за ним по пятам, но он, кажется, не имел ничего против. Они притаскивали ему трофеи с Ла Гулю и жаловались ему друг на друга. Они беззастенчиво сражались за его внимание. Флинн принимал знаки их обожания так же небрежно и добродушно, как общался со всеми другими людьми.
Однако мне казалось, что со времени прибытия туристов Флинн под маской благодушия стал более замкнут. Правда, для меня он всегда находил время, и мы часами сидели на крыше блокгауза или у края воды и беседовали. Я была ему за это благодарна; теперь, когда Ле Салан начал выздоравливать, я чувствовала себя странно лишней, как мать, когда ее дети вырастают и отдаляются. Конечно, это чепуха — кто, как не я, всем сердцем приветствовал перемену в Ле Салане, — но порой я едва ли не мечтала, чтобы наше спокойствие было чем-нибудь нарушено.
Когда я сказала об этом Флинну, он засмеялся.
— Ты просто не создана для жизни на острове, — бодро сказал он. — Ты можешь существовать только в условиях постоянного кризиса.
Тогда это легкомысленное замечание меня рассмешило.
— Неправда! Мне нравится спокойная жизнь!
Он ухмыльнулся.
— Вокруг тебя не может быть спокойной жизни.
Позже я поразмыслила над его словами. А вдруг он прав? Вдруг мне на самом деле нужна опасность, кризисная ситуация? Может, это и привлекло меня на Колдун? И к самому Флинну?
В ту ночь, при отливе, я не могла уснуть и решила пройтись на Ла Гулю, чтобы в голове прояснилось. Светил щедрый ломоть луны; я слышала приглушенное «хшш» прибоя о темную greve и чувствовала легкий меняющийся ветерок. Оглянувшись назад с края Ла Гулю, я увидела блокгауз, темную глыбу на фоне звездного неба, и на мгновение мне показалось, что от нее отделился силуэт и скользнул к дюнам. По манере двигаться я узнала Флинна.
Может, на рыбалку пошел, сказала я себе, хотя фонаря при нем не было. Я знала, что он до сих пор иногда ворует устрицы с отмелей Геноле, чтобы не растерять навыков. Такую работу и правда лучше делать в темноте.
Флинна я так и не нашла, если не считать виденного мельком силуэта, и, озябнув, повернула обратно к дому. Вдалеке, в деревне, все еще слышалось пение и крики, и желтый свет падал из кафе Анжело на дорогу. Подо мной на тропе стояли двое, почти невидимые в тени дюны. Одна фигура была широкая, сутуловатая, руки небрежно засунуты в карманы vareuse, другая — более изящная, и когда лучик света из кафе случайно упал на ее волосы, они запылали огнем.
Я увидела их лишь на миг. Приглушенное бормотание, поднятая рука, объятие. Потом они исчезли. Бриман — в деревню, бесконечная тень его распростерлась по дюне, а Флинн — обратно по тропе, длинными плавными шагами, прямо ко мне. Я не успела спрятаться; он наскочил на меня внезапно, лицо его освещал холодный свет луны. Мое, к счастью, было в тени.
— Поздно гуляешь, — весело сказал он.
Он, похоже, не понял, что я видела его с Бриманом.
— Как и ты, — ответила я.
У меня в голове была каша; я не верила собственным глазам — может, мне показалось. Мне надо было обдумать значение увиденного.
Он ухмыльнулся.
— Белот, — сказал он. — Мне повезло в кои-то веки. Выиграл у Оме дюжину бутылок вина. Когда он протрезвеет, Шарлотта его убьет.
Он взъерошил мне волосы.
— Спокойной ночи, Мадо.
И с этими словами удалился, насвистывая сквозь зубы, обратно по той же тропе, которой я пришла.
Я почему-то не смогла спросить его, зачем он встречался с Бриманом. Я говорила себе, что встреча могла быть совершенно случайной; уссинцам ведь не запрещено заходить в Ле Салан, и Оме, Матиа, Аристид и Ален — все подтвердили, что в тот вечер он действительно играл в белот у Анжело. Он не соврал. Кроме того, как любит напоминать Капуцина, Флинн — не саланец. Он ни на чьей стороне. Может, Бриман просто просил его сделать какую-нибудь работу. Но все же осадок оставался: как песчинка в раковине моллюска, легкий дискомфорт.
Я все время мысленно возвращалась в вестибюль «Иммортелей», к шумной встрече Бримана с Марэном и Адриенной и к коралловой бусинке, что я подобрала на ступенях гостиницы. Многие островитяне до сих пор носят такие, и мой отец часто держал при себе такую бусину, и многие рыбаки тоже.
Интересно, а Флинн еще носит свои бусы?
3
К концу июля я начала беспокоиться за отца. Сестра с семьей проводила бо?льшую часть времени в Ла Уссиньере, и Жан Большой стал еще рассеяннее обычного и еще менее общителен. Я к этому привыкла, но в его молчании появилось что-то новое. Какая-то неопределенность. Отделка квартиры была закончена. Строительный мусор давно убран. Жану Большому уже не нужно было выходить из дому и следить за ходом работ, и, к моему расстройству, он вернулся к своей обычной апатии, даже хуже прежнего — сидел на кухне с чашкой кофе, уставившись в окно, и ждал прихода мальчиков.
Мальчики. Единственное, что выводило его из состояния летаргического равнодушия. Он оживал только в их присутствии, и это наполняло меня гневом и жалостью. Perere Gros Bide, звали они его. Дедушка Брюхо. Они за глаза передразнивали его, пародируя его шаркающую походку, с обезьяньим упоением отклячивая ноги и круглые животики. В глаза же они были с ним благонравны, хихикали, опустив очи долу, руки постоянно протянуты в ожидании подарков — денег или сластей. Были и более дорогие подарки. Новые тренировочные костюмы — красный для Франка и синий для Лоика; дети надели их один раз, а потом костюмы, небрежно скомканные, были брошены в зарослях чертополоха в саду за домом. Многочисленные игрушки — мячики, ведерки, лопатки; электронные игры, которые он, должно быть, выписывал с материка, потому что никто из детей-саланцев не мог их себе позволить. В августе был день рождения Лоика, и пошли разговоры насчет лодки.
