Флинн тоже слегка отдалился за последние недели. Частично потому, что был очень занят: кроме стройки у Жана Большого он работал еще и в деревне; он поставил во дворе у Туанетты душевую для туристов и помог Оме превратить амбар в квартиру для отдыхающих. Он все так же шутил, играл в карты и шахматы с той же убийственной точностью, льстил Капуцине, дразнил Мерседес, повергал детей в благоговейный восторг своими рассказами о загранице и все глубже проникал в сердца саланцев — то лестью, то очарованием, то ловким обманом. Но его не трогали наши долговременные планы и перемены. Он больше не выдвигал никаких идей и никого не вдохновлял. Может, ему уже не нужно было это делать — ведь теперь саланцы научились думать сами.
Меня все беспокоило воспоминание о том, что произошло между нами на Ла Гулю. Однако Флинн, кажется, начисто забыл об этом, и я, заново проиграв тот эпизод тысячи раз в специально отведенном уголке памяти, решила наконец последовать его примеру. Да, я поняла, что он меня привлекает. Это открытие застало меня врасплох, и я сваляла дурака. Но он гораздо ценнее для меня как друг, особенно сейчас. Я бы никогда не призналась в этом, но с тех пор, как Ле Салан переменился и мой отец начал строительные работы, я чувствовала себя до странности никому не нужной.
Ничего конкретного. Все были дружелюбны и добры. В каждом доме Ле Салана — даже у Аристида — меня принимали радушно. И все же в каком-то более тонком смысле я оставалась чужачкой. В отношении саланцев ко мне была нотка формальности, которая меня странно угнетала. Если я заходила на чай, они доставали лучший сервиз. Если я покупала овощи у Оме, он всегда прибавлял что-нибудь бесплатно. От этого мне было не по себе. Это ставило меня на иную доску. Когда я поделилась с Капуциной, она только посмеялась. Я чувствовала, что Флинн единственный меня понял бы.
В результате я проводила с ним еще больше времени, чем раньше. Он умел слушать и мог простой ухмылкой или вскользь брошенным замечанием расставить мои проблемы по местам. Что еще важнее, он понимал мою другую жизнь, мои парижские годы, и в разговоре с ним — в отличие от многих саланцев — мне никогда не приходилось напрягаться, подыскивая слово попроще или пытаясь объяснить сложное понятие. Я бы никогда в этом не призналась, но со своими деревенскими друзьями я порой чувствовала себя как учительница в шумном классе. Они меня то очаровывали, то приводили в отчаяние; то вели себя друг с другом совершенно по-детски, то проявляли необыкновенную мудрость. Если бы только у них кругозор был чуть пошире…
— Теперь у нас есть настоящий пляж, — сказала я Флинну как-то на Ла Гулю. — Может, и настоящие отдыхающие появятся.
Флинн лежал на спине, на песке, глядя в небо.
— Кто знает, — настаивала я, — может, Ле Салан станет модным курортом.
Я хотела развеселить его, но он даже не улыбнулся.
— Во всяком случае, мы показали Бриману, где раки зимуют. Он столько времени пользовался своей удачей — пора и Ле Салану что-нибудь получить.
— Вот, значит, по-твоему, что происходит? — отозвался он. — Ле Салан собирается получить свою долю?
Я села.
— Что такое? Ты чего-то недоговариваешь?
Флинн все так же глядел в небо. Глаза его полнились облаками.
— Ну?
— Вы все так довольны собой. Одна-две мелкие победы — и вы думаете, вам уже все по плечу. Скоро начнете ходить по водам.
— Ну и что? — Мне не нравился его тон. — Что плохого, если люди проявят немного предприимчивости?
— То плохо, Мадо, что все эти предприятия чуть-чуть слишком успешны. Слишком большая отдача, и слишком быстро. Как ты думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем новости просочатся наружу? Прежде чем каждый захочет получить свою долю?
Но мы не желали терять время на подобный пессимизм. До начала туристического сезона оставалось три месяца, и вся деревня работала больше и охотнее, чем даже во время постройки Ле Бушу. Успех придал нам храбрости; кроме того, мы начали получать удовольствие от ощущения новых возможностей, которое давал наш замысел.
Флинн, который мог бы целый год почивать на лаврах, пользуясь заработанным уважением саланцев, — ему даже за выпивку платить не приходилось бы — держался поодаль. Вся честь досталась вместо него святой, и святилище, воздвигнутое Туанеттой, ломилось от приношений. Первого апреля Дамьен и Лоло устроили небольшой скандальчик, украсив алтарь дохлой рыбой, но в целом люди искренне почитали святую Марину, вновь воцарившуюся в своем прежнем обиталище, и отблеск этой славы падал на Туанетту.
В прошлом году ни одному саланцу и в голову не пришло бы вкладывать деньги во что-нибудь, не говоря уже — брать взаймы. На Колдуне нет банка, а если бы и был — нечего дать в обеспечение кредита. Но теперь все было по-другому. Из обувных коробок и платяных шкафов доставались деньги. Мы начали видеть возможности там, где раньше никаких возможностей не было. Слова «кратковременный заем» первым произнес Оме, и их встретили осторожным одобрением. Ален признался, что давно думал о том же. Кто-то слыхал про учреждение на материке или у кого-то были знакомые в министерстве сельского хозяйства, через которых можно было попробовать обратиться за субсидией.
Мы набирали ход, и наши замыслы приобретали все больший размах. Мне заказали изготовить из пластин для обшивки яхты и особенно живописных кусков пла?вника несколько вывесок:
Местная морская соль (50 франков за 5 кг)
Веревочное плетение Бастонне — островная работа
Кафе-ресторан Анжело (блюдо дня — 30 франков)
Сдаются комнаты отдыхающим, теплая семейная обстановка
Святилище святой Марины Морской, экскурсия с гидом — 10 франков
Я даже себе нарисовала вывеску, помня о своих тающих сбережениях: «Галерея Прато. Местный художник». И тоже погрузилась в работу, готовя холсты на продажу к тому времени, как наконец явятся туристы.
Много недель вся деревня лихорадочно приколачивала, пропалывала, кричала, рыхлила, красила, белила, пила (еще бы, от такой работы жажда нешуточная) и спорила.
— Надо кого-нибудь послать на материк, во Фроментин, дать объявление, — предложил Ксавье. — Раздавать листовки, рассказывать, чтобы о нас узнали.
Аристид согласился.
— Поедем вместе. Я буду стоять на набережной и поглядывать на паром. А ты обойдешь остальной город. Мадо сделает тебе рекламный «бутерброд» и, может, листовки тоже, а? Мы можем несколько дней пожить в дешевой гостин??це. Не сложней, чем пострелять кур в сарае!
Он удовлетворенно захихикал.
Ксавье не пылал таким энтузиазмом. Может, не хотел покидать Мерседес даже на несколько дней. Но стоило Аристиду загореться — и пламя уже ничем было не погасить. Он собрал немного вещей, включая рекламный «бутерброд», и стал распускать слухи, что едет по семейному делу.
— Ни к чему пока уссинцам знать, что мы задумали, — заметил он.
Я нарисовала от руки сотню плакатиков, так как печатать их было не на чем. Ксавье получил распоряжение расклеить их на витринах всех фроментинских магазинов и кафе.
