— Вы чем-то недовольны?
— Конечно нет. Просто интересно, что это вы вдруг передумали.
Флинн пожал плечами и откинул челку с глаз. Неоновая лампочка обдавала его резким светом, окрашивая волосы в невозможный красный цвет и делая лицо еще бледнее.
— Вы мне подали идею, вот и все.
— Я?
Он кивнул. Я преисполнилась смешной гордости оттого, что послужила катализатором.
— Я понял, стоит чуть-чуть помочь Жану Большому и остальным, и они довольно долго смогут сами справляться с жизнью в Ле Салане, — сказал он, зажимая плоскогубцами крепление на куске авиационного кабеля. — Вот я и решил их слегка подтолкнуть.
«Их». Я заметила, что он никогда не говорит «мы», хотя его приняли как своего и гораздо легче, чем меня.
— А что же вы? — неожиданно спросила я. — Вы останетесь?
— На какое-то время.
— А потом?
— Кто знает.
Я смотрела на него несколько секунд, пытаясь измерить глубину его равнодушия. Места, люди — кажется, ничто не оставляло на нем отпечатка, будто он двигался сквозь жизнь, словно камень сквозь воду, чистый, нетронутый. Он слез со звена, вытер начисто плоскогубцы и положил в ящик для инструментов.
— У вас усталый вид.
— Это свет такой.
Он опять смахнул волосы с лица, оставив на нем полосу машинного масла. Я ее стерла.
— В нашу первую встречу я записала вас в пляжные бездельники. Я была не права.
— Очень мило с вашей стороны.
— И еще я ни разу вас не поблагодарила. Вы столько сделали для моего отца…
Ему явно стало не по себе.
— Не стоит благодарности. Он меня пустил жить в блокгауз. Я же должен был это отработать.
В словах Флинна был оттенок окончательности, намекающий, что любые дальнейшие выражения благодарности нежелательны. И все же мне почему-то хотелось задержать его.
— Вы никогда не рассказываете о своих родных, — сказала я, натягивая край брезента на законченное звено.
— Это потому, что я о них никогда не думаю.
Пауза; я подумала, а живы ли вообще его родители; скорбит ли он по ним; есть ли у него другие родные. Однажды он упомянул о брате, и небрежная неприязнь в его голосе напомнила мне про Адриенну. Может, ему так больше нравится, подумала я: никаких связей, никакой ответственности. Быть как остров.
— Почему вы это сделали? — повторила я наконец. — Почему передумали?
Он опять нетерпеливо пожал плечами.
— Откуда я знаю? Это была работа; кто-то должен был ее сделать. Потому что она была, наверное. Потому что мог.
«Потому что мог». Эта фраза не давала мне покоя потом, гораздо позже; но в тот момент я поняла ее как выражение привязанности к Ле Салану, и на меня нахлынули теплые чувства: к его явному равнодушию, к его отсутствию темперамента, к методичности, с которой он клал инструменты на место в ящик, хоть и был полумертв от усталости. Рыжий, вечный беспристрастный наблюдатель, был на нашей стороне.
Мы заканчивали звенья в лодочном сарае перед установкой. Якорные блоки были уже на местах, у Ла Жете, и шесть уже законченных звеньев — тоже, и теперь нужно было лишь вытащить остальные звенья тягачом на отмель, потом на лодке отвезти их на заготовленные позиции и приковать к якорям. Потом придется экспериментировать — делая тросы длиннее, короче, двигая звенья в разные стороны. Возможно, на то, чтобы научиться это делать, уйдет какое-то время. Но после этого, сказал Флинн, риф сам будет устанавливаться правильно в зависимости от ветра, и нам останется только ждать, чтобы узнать, удался ли эксперимент.
Почти неделю море стояло слишком высоко, мешая нам добраться до Ла Жете, и слишком сильный ветер не давал работать. Он рвал дюны, взметая в воздух полотнища песка. Он ломал ставни и щеколды. Он нагнал приливную воду почти что на улицы Ле Салана и взбил волны у мыса Грино в бешеную пену. Даже «Бриман-1» не выходил в море, и мы начали сомневаться, наступит ли вообще затишье и сможем ли мы закончить постройку рифа.
— Рано началось, — мрачно констатировал Ален. — Полнолуние через восемь дней. До тех пор не успокоится. Так не бывает.
Флинн покачал головой.
— Нам всего-то и нужен один день штиля, чтобы закончить, — сказал он. — Как будет отлив, вытащим все, что надо, в море. Все уже готово, лежит и ждет. А потом риф уже сам о себе позаботится.
— Но отливы сейчас неправильные, — запротестовал Ален. — В это время года вода не уходит так далеко. И ветер с моря не помогает — он отталкивает воду обратно.
— Мы управимся, — заявил Оме. — Не сдаваться же теперь, когда мы уже почти все сделали.
— Да, дело уже сделано, — согласился Ксавье. — Надо только закончить.
У Матиа вид был скептический.
— Ваша «Сесилия» не справится, — кратко сказал он. — Ты видел, что было с «Элеонорой» и «Корриганом». Такие лодки просто не приспособлены для такого моря. Надо ждать затишья.
И мы стали ждать, сидя в баре у Анжело, мрачные, словно старые плакальщики на похоронах. Горстка мужчин постарше играла в карты. Капуцина сидела в углу с Туанеттой и притворялась, что с интересом читает журнал. Кто-то сунул франк в музыкальный ящик. Анжело снабжал нас пивом, но мало кому хотелось пить. Вместо этого мы, мрачно завороженные, смотрели прогнозы погоды по телевизору; нарисованные тучки с молниями играли в догонялки на карте Франции, и бодрая телеведущая советовала зрителям быть осторожными. Не так далеко от нас, на острове Сен, приливом уже снесло дома. Снаружи ворчал и вспыхивал горизонт. Была ночь; отлив достиг низшей точки. Ветер пах порохом.
Флинн отошел от окна.
— Надо начинать работу сейчас же, — сказал он. — Иначе скоро будет поздно.
Ален поглядел на него.
— Ты хочешь сказать — сегодня ночью?
Матиа потянулся за колдуновкой и неприятно хохотнул.
— Рыжий, ты видел, что творится на улице?
Флинн пожал плечами и ничего не сказал.
— Ну, меня, во всяком случае, вы сегодня туда не выгоните, — продолжал старик. — Туда, на Ла Жете, в темень, когда гроза идет и прилив скоро начнется. Удобный способ убиться, э? Или ты думаешь, что святая тебя спасет?
— Я думаю, святая уже сделала все, что собиралась, — ответил Флинн. — Дальше наша очередь. И я думаю, что если мы вообще собираемся закончить работу, это надо делать сейчас. Если мы не закрепим первые модули как можно скорее, другого шанса у нас не будет.
Ален покачал головой.
— Только сумасшедший пойдет в море нынче ночью.
Аристид мерзко захихикал из угла.
— Зато тут вам удобно, э? Вы, Геноле, всегда одни и те же. Сидите в кафе и строите планы, пока снаружи идет жизнь. Я пойду, — сказал он, с трудом вставая. — Хоть фонарь подержу, если ни на что больше не сгожусь.
