Джей глядел на него, не зная, что сказать. Джо смотрел в пустоту и слышал крики и мольбы мальчишек, давным-давно погребенных в зарубцевавшейся ране Дальнего Края. Джей вздрогнул.
— И что ты будешь делать?
Джо пристально уставился на него, словно выискивая малейшие признаки осуждения. Затем расслабился и улыбнулся привычно и печально, одновременно ища в кармане замызганный пакетик жевательного мармелада. Взял конфетку себе, а остальные протянул Джею.
— Что всегда, сынок, — заявил он. Я свое так просто не отдам, во как. Они у меня попляшут. Пог-Хилл — мой, и никто не заставит меня переехать в гнусную дыру какую, ни они и никто другой.
Он смачно откусил голову мармеладному человечку и достал из пакетика другого.
— Но что ты можешь? — возразил Джей. — Они же придут с ордерами на выселение. Отключат газ и электричество. Может, ты…
Джо посмотрел на него.
— Всегда можно что-то сделать, сынок, — тихо произнес он. — Думаю, пора проверить, что работает по правде, а что нет. Пора достать мешки с песком и задраить окна.
[47]
Откормить черного петушка, как на Гаити.
Он демонстративно подмигнул, словно предлагая вместе посмеяться над своей загадочной шуткой.
Джей оглядел участок. Он увидел амулеты, прибитые к стене и привязанные к ветвям, знаки, выложенные битым стеклом на земле и написанные мелом на цветочных горшках; внезапно накатил приступ кошмарной безысходности. Все казалось таким хрупким, таким трогательно обреченным. Потом Джей перевел взгляд на улицу, на закопченные убогие домики с их кривыми крышами, уличными сортирами и окнами, прикрытыми полиэтиленом. Через пять-шесть участков от них на веревке сохло белье. Перед домом двое детишек играли в канаве. И Джо — славный псих Джо, с его мечтами, его путешествиями, его шатто, его миллионами семян и погребом, набитым бутылками, — готовился к войне, не надеясь выиграть, вооружаясь лишь будничным волшебством да парой кварт домашнего вина.
— Не дрейфь, сынок, — настаивал Джо. — Мы победим, ты погодь только. У меня куча трюков припасена — эти ублюдки из совета скоро увидят.
Но слова его были неискренни. Сколько бы он ни болтал, его речи — пустая бравада. Он ничего не мог поделать. Конечно, ради него Джей притворился, что верит. Он собирал травы на насыпи. Зашивал сушеные листья в красные саше. Повторял странные слова и подражал пассам Джо. Два раза в день полагалось запечатывать периметр, как это называл Джо. А именно ходить вокруг участка — вверх по насыпи, вокруг посадок, мимо будки стрелочника, которую Джо полагал своей, затем по переулку Пог-Хилл, нырнуть в щель между домом Джо и соседским, мимо парадной двери, обогнуть стену и вернуться в исходную точку — с красной свечой в руке и тлеющими лавровыми листьями, пропитанными ароматическим маслом, торжественно произнося набор непонятных фраз — Джо уверял, что латинских. Джо говорил, ритуал должен оградить дом и прилегающие к нему земли от нежелательных влияний, обеспечить защиту и укрепить хозяйскую власть над территорией, и по мере того как каникулы подходили к концу, церемония удлинялась и усложнялась, превращаясь из трехминутной пробежки вокруг сада в торжественную процессию минут на пятнадцать, а то и больше. В иных обстоятельствах Джей наслаждался бы этими ежедневными обрядами, но если весь прошлый год в каждом слове Джо таился подвох, ныне у старика не осталось времени для шуток. Джей догадывался, что за маской безразличия тревога растет. Джо все чаще говорил о путешествиях, расписывал былые приключения и строил планы будущих экспедиций; то оглашал свежепринятое решение удалиться из переулка Пог-Хилл во французское chateau, то, не переведя дыхания, клялся, что никогда не покинет свой старый дом, разве что его вперед ногами вынесут. Он лихорадочно трудился в саду. Осень в тот год наступила рано, пора убирать урожай фруктов, делать джем, вино, заготовки, соленья, выкапывать и укладывать на хранение картошку и репу, а также удовлетворять растущие запросы волшебного щита Джо — ритуал занимал теперь полчаса и требовал отчаянной жестикуляции и рассыпания порошков, а также приготовления ароматических масел и травяных настоев. Лицо Джо стало измученным, вытянулось, его глаза блестели от бессонницы — или от выпивки. Поскольку пил он теперь гораздо больше, не только вино или крапивное пиво, но и спирты, картофельную водку из перегонного куба в погребе, прошлогодние ликеры со склада внизу. Джей гадал, переживет ли Джо зиму такими темпами.
— Не боись, — твердил Джо, когда Джей беспокоился. — Еще чуток поработать, и все. К зиме буду как огурчик, только погодь. — Он встал руки в боки и потянулся. — Так-то лучше. — Потом усмехнулся и на мгновение почти стал прежним Джо, чьи глаза искрились смехом под засаленной шахтерской кепкой. — Я годков немало сам за собой приглядывал, пока ты не появился, сынок. Да разве пара шутов из совета со мной справятся?
И он немедленно принялся рассказывать длинную нелепую историю времен своих странствий о человеке, который попытался продать дешевые безделушки амазонским индейцам.
— И вождь племени — вождь Мунгавомба, так его звали — вернул ему барахло и сказал — я его английскому учил в свободное время: «Забирай свои бусы, приятель, но буду жуть как признателен, если сумеешь мне тостер починить!»
Оба засмеялись, и на время неловкость была забыта или, по крайней мере, выброшена из головы. Джею хотелось верить, что Пог-Хилл в безопасности. Иногда он смотрел на таинственную путаницу в саду и огороде и почти убеждался. Джо казался таким уверенным, таким неколебимым. Конечно, он тут будет всегда.
17
Ланскне, март 1999 года
Он мгновение стоял на обочине, растерянный и заблудившийся. Уже почти стемнело; небо приобрело тот светящийся оттенок темно-синего, что предшествует ночному мраку, и горизонт за домом испещряли полосы бледно-лимонного, зеленого и розового. От его красоты — от красоты его собственности, вновь напомнил Джей себе, потрясенно, не веря, — у него захватило дух. Несмотря на затруднительное положение, волнение не покидало его, словно и это было неким образом предопределено.
Никто — никто, повторил он себе, — не знает, где он.
Бутылки вина задребезжали друг о друга, когда он подхватил сумку с обочины. Аромат лета, глинистой пыли или мари белой на миг поднялся от влажной земли. Что-то слетело с ветки цветущего боярышника, привлекло его взгляд, и Джей машинально подобрал его, поднес к глазам.
Лоскут красной фланели.
Бутылки в сумке забурлили, зазвенели. Их голоса шептали, потрескивали, вздыхали, хихикали потаенные согласные и загадочные гласные. Внезапный ветерок потянул Джея за одежду, неясно зашелестело, теплый воздух запульсировал, точно сердце. «Дом — там, где твое сердце». Одна из любимых поговорок Джо. «Там, где твое искусство».
Джей оглянулся на дорогу. Вообще-то не так уж поздно. По крайней мере, не поздно найти ночлег и ужин. До деревни — несколько огоньков, мерцающих за рекой, далекая музыка за полями, — должно быть, полчаса ходьбы, не больше. Можно оставить чемодан здесь, надежно спрятать в придорожных кустах, и взять только сумку. Почему-то — бутылки в сумке тряслись и хихикали — он не хотел ее бросать. Но дом притягивал его. Нелепица, сказал он себе. Он уже видел, что дом для жилья непригоден, во всяком случае пока. Выглядит непригодным, поправился он, вспоминая переулок Пог-Хилл, заброшенные сады, заколоченные окна и тайное ликование жизни за ними. А вдруг прямо за дверью…
