— «Сент-Освальд».
— Не выйдет.
До сих пор мы обходили стороной территорию Школы, если не считать небольшого художества на стенах Игрового Павильона. До моего тринадцатилетия остается всего несколько дней, и столько же — до таинственного долгожданного сюрприза. Отец не подает виду, но я вижу, как он старается. Не пьет, делает зарядку, в доме идеально прибрано, а с лица не сходит жесткая, суховатая усмешка, скрывающая то, что внутри. Он похож на Клинта Иствуда в «Бродяге высоких равнин», растолстевшего, но с тем же прищуром — ожидания последней решающей битвы. Мне нравится его устремленность, и я не хочу это разрушить какой-нибудь идиотской выходкой.
— Ну давай, Пиритс. Fac ut vivas. Немного жизни.
— Какой смысл? — Слишком открыто противиться нельзя, не то он подумает, что я просто боюсь. — Мы уже раз сто его уделывали.
— Но не там. — Его глаза сияют. — Слабо залезть на крышу часовни, на самый верх?
Он улыбается мне, и вдруг кажется, что я вижу того мужчину, каким он станет, его подкупающее обаяние, его необузданный юмор. Любовь обрушивается на меня, как удар, — единственное чистое чувство в бестолковом месиве моего отрочества. Я вдруг думаю, что, если он попросит меня спрыгнуть с этой крыши, я соглашусь.
— На крышу?
Он кивает.
Я едва удерживаюсь от смеха.
— Ладно, залезу, — говорю я. — И принесу тебе оттуда сувенир.
— Не надо. Я сам его достану. Что? — заметив мое удивление. — Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя туда одного?
6
Школа для мальчиков «Сент-Освальд»
Среда, 3 ноября
Пять дней прошло, и до сих пор ни слова о Коньмане. О Слоуне тоже ни слова, хотя на днях я видел его в магазине, он отрешенно толкал тележку, набитую кошачьей едой (я думаю, у него и кота-то нет). Я заговорил с ним, но он не ответил. И вообще он выглядел так, будто наглотался сильных препаратов, и я должен признаться, что у меня не хватило духу продолжать беседу.
Все же я знаю, что Марлин звонит ему каждый день, проверить, как он, — добрая женщина, чего не скажешь о нашем Главном, который запретил персоналу Школы общаться со Слоуном, пока дело не прояснится.
Полиция снова провела здесь целый день — трое допрашивали сотрудников, мальчиков, секретарей, и все это с механической деловитостью школьных инспекторов. Для мальчиков организовали помощь по телефону, чтобы они могли анонимно подтвердить то, что уже установлено. Многие позвонили, и большинство твердило, что мистер Слоун не мог сделать ничего плохого. Других таскают на допросы даже во время уроков.
Учить их стало невозможно. Мой класс не желает говорить ни о чем другом, но, поскольку мне было ясно сказано, что обсуждение происходящего только повредит Пэту, я вынужден пресекать все разговоры на эту тему. Все как-то расстроены. Во время урока латыни я обнаружил в туалете рыдающего Брейзноуса, даже Аллен-Джонс и Макнэйр, готовые обратить все в шутку, — вялые и молчаливые. То же творится и с прочими, даже Андертон-Пуллит кажется еще страннее, чем обычно, и даже стал эффектно прихрамывать, что гармонирует с его остальными чудачествами.
Последняя новость — вызов на допрос Джерри Грахфогеля и слух о том, что против него тоже могут выдвинуть обвинение. Ходят и другие слухи, еще чудовищнее — о том, что все отсутствующие преподаватели находятся под подозрением.
Упомянули имя Дивайна, и он сегодня отсутствует, хотя само по себе это ничего не значит. Бред какой-то, но во вчерашнем «Икземинере», со ссылкой на «источники из самой Школы» (мальчишки, скорее всего), появились намеки на то, что за «святыми вратами» (sic!) доброй старой школы раскрыта шайка закоренелых педофилов, весьма известных людей.
Да, просто бред. Я проработал в «Сент-Освальде» тридцать три года и знаю, что говорю. Такого здесь не могло бы произойти никогда, и не потому, что мы лучше других (что бы там ни думал «Икземинер»), просто в таком месте, как «Сент-Освальд», невозможно что-то долго скрывать. Ну разве что от Боба Страннинга, уже пустившего корни в своем кабинете за составлением расписаний; или от Костюмов, которые никогда ничего не заметят, если не получат по электронной почте. Но от меня? От мальчиков? Никогда.
Конечно, на мою долю пришлось много нетрадиционных коллег. Был такой доктор Ииуй, якобы с оксфордским дипломом, который оказался просто мистером Ииуем из университета Дарема, у которого была еще та репутация. Это случилось давным-давно, когда подобные вещи не обсуждались в газетных новостях, и он ушел по-тихому, без скандала, как и большинство из них, не причинив никакого вреда. Или мистер Тит-Вивер, учитель рисования, который ввел позирование au naturel.
[49]
Или мистер Гропер, который так неудачно обратил внимание на юного английского студента сорока годами моложе него. И даже наш Грахфогель, о котором все мальчики знают, что он гомосексуалист, совершенно безобидный, но ужасно боится, что об этом узнают в правлении. Теперь уже поздно бояться, но он не извращенец, как вкрадчиво намекает «Икземинер». Пуст, конечно, хам и осел, но не больший извращенец, чем Грахфогель. Дивайн? Не смешите. Что касается Слоуна… Я хорошо знаю Слоуна. Но еще важнее — его знают и любят мальчики, и поверьте, будь в нем хоть малейшее отклонение, они распознали бы это первыми. Они чувствуют такие вещи, а в «Сент-Освальде» слухи разносятся со скоростью эпидемии. Поймите, я преподавал бок о бок с Пэтом Слоуном тридцать три года, и, будь в этих обвинениях хоть капля правды, я бы знал. Мне бы сказали мальчики.
В преподавательской, однако, мнения расходятся все дальше. Многие вообще не желают говорить на эту тему, опасаясь запачкаться. Некоторые (правда, немногие) открыто высмеивают эти обвинения. Другие не упускают возможности клеветать втихаря, с чувством собственной правоты.
К таким принадлежит Пенни Нэйшн. Я помню, какую характеристику дал ей Кин в своей записной книжке — ядовитая доброхотка, — и просто удивляюсь, как сумел проработать с нею столько лет и не заметить, какое она злобное существо.
— Замдиректора должен быть подобен премьер-министру, — рассуждала она сегодня в преподавательской во время обеда. — Счастлив в браке, как мы с Джеффом, — улыбка своему Капитану, облаченному на сей раз в темно-синий костюм в тонкую полоску, который прекрасно сочетается с юбкой и свитером Пенни. На лацканах красовались серебряные рыбки. — И не будет причин для подозрений, не так ли? В любом случае, если ты собираешься работать с детьми, — лепетала она диснеевским слащавым тоном, словно таяла при одной мысли о детях, — надо иметь собственного, не так ли?
И снова эта улыбка. Любопытно, не видит ли она уже своего мужа на должности Слоуна? Амбиций у него, конечно, предостаточно, он истовый прихожанин, семьянин, игрок-джентльмен, ветеран многочисленных курсов.
